Отправлено: 15.06.11 17:03. Заголовок: Салернский базилик. Начало февраля 1453 г. Галата.

Начало февраля 1453 г.
Дом графини ди Барди

 Отправлено: 15.06.11 17:04. Заголовок: Последние несколько ..

Последние несколько недель графиня ди Барди не покидала Галаты, да что там – даже за порог своего дома выходила редко. Посланнику базилевса, было передано, что графиня занемогла, а сама Лукреция даже не приняла его. Пусть Константин присылает к ней лекарей, пусть эскулапы с умным видом рассуждают о женских недугах и пытливо выискивают признаки беременности, каковую подозревали всякий раз, когда латинянка ссылалась на дурное самочувствие, действительное или мнимое.
Причиной же плохого самочувствия графини были исключительно переживания, бессонница и плохой аппетит. Ее тайное поручение было на грани разоблачения, поскольку одно из писем волею насмешника случая попало к постороннему человеку, и, как оказалось, не только письмо, но и информация о его отправительнице.
Который раз нарушалась тайна исповеди католическими священниками? Лукрецию мало волновал этот вопрос. Она уже подозревала, что явившийся к ней монах – моложавый благообразный мужчина лет сорока, с приятным тихим голосом и светлым, проницательно-скорбным взглядом, каковой так любят писать ромеи на иконах святых, никогда не принимал постриг. Монашеская ряса во все времена была удобным одеянием для путешественников и авантюристов. Но уличать самозванца было бессмысленно и бесполезно. Одно было несомненно – аппетиты у фра Джованни могли сделать честь любому монаху из народных баек про корыстолюбцев с тонзурами.
В первый свой визит к монне Лукреции, монах произвел самое приятное впечатление, заявив, что не мог допустить, чтобы попавшее к нему письмо вдруг дошло до кого-либо из Константинопольских епископов, или, не приведи Господь, до самого басилевса. Намек на вознаграждение был прозрачным и понятным – такие деликатные услуги не стоило оставлять без воздаяния. Кошель с сотней дукатов, по мнению Лукреции, был вполне пристойной платой за услугу.
Письмо же фра Джованни ей так и не отдал, ловко объяснив отсуствие оного у себя в данный момент тем, что должен был удостовериться, что графиня ди Барди и человек, писавший в Ватикан – одно лицо. Подобная осмотрительность была понятна латинянке, хотя червячок сомнений и засел в ее мыслях.
И вот прошло пять недель. Редкие визиты монаха стоили Лукреции уже четыреста дукатов, и, судя по всему, удовлетвориться полученным монах не желал, заводя разговоры о императорской щедрости и о положении хозяйки дома, которая, без сомнения, могла бы повыше ценить свои тайны.
Терпение Лукреции лопнуло.
Из студиолы, в которой она принимала в то утро монаха, доносились такие проклятья, каких девица благородного происхождения знать бы не могла.
Монах отвечал ей спокойно и тихо, что только сильнее выводило латинянку из себя. Из-за дверей слышались только фразы хозяйки дома – проклятья, обвинения, увещевания. Лакей, сопровождавший явившегося в этот час гостя, прибывшего из Рима, замешкался перед дверью.
Прерывать докладом о визите такой разговор показалось слуге не самым хорошим делом. Предложить гостю подождать хозяйку в кабинете - было решением здравым, но, увы, уже запоздалым.
- Вы… вы даже не представляете, чего хотите! – отчаянный женский возглас сопровождал вышедшего из дверей францисканца, прятавшего довольную улыбку. Он представлял. Он очень хорошо представлял, как можно распорядится зависимостью этой женщины от той информации, которой располагал..
Бросив мимолетный взгляд на латинского щеголя, явившегося в дом, монах улыбнулся еще гаже, и, ни слова не говоря, прошел мимо, явно чувствуя себя в доме достаточно свободно, чтобы самому найти выход.
- Стойте! Стойте, фра Джованни, - женщина бросившаяся следом за своим недобрым гостем обнаружила за дверью студиолы слугу и еще одного визитра. Щеки ее вспыхнули румянцев, а смесь страха и гнева, читавшаяся во взгляде сменилась явной, слишком явной досадой на то, что незнакомец мог слышать обрывки беседы.
Монах же обернулся, выжидательно взглянув на графиню.
- Подождите меня в кабинете, фра Дхованни, - выдавила та, и не успел слуга открыть рот, чтобы представить гостя, махнула рукой, - Лука проводит вас и позаботится, чтобы вы не нуждались ни в еде ни в вине.
Лакей поклонился, и, не возражая, нагнал монаха, предложив тому следовать за собой.
- Доброго дня, мессер, - обратилась женщина к гостю, -простите великодушно за эту безобразную сцену, свидетелем которой вы оказались. Могу я узнать, кто Вы и с чем пожаловали?
В том, что у привратника, задававшего гостю подобные вопросы, были все основания, чтобы впустить италийца я в дом, графиня не сомневалась.

 Отправлено: 16.06.11 04:54. Заголовок: С раннего утра страж..

С раннего утра стражи в рогожных башлыках шли по узким улицам Галаты и выкликали , под мерный стук колотушек: Дождь! Дождь!
Вослед им закрывались с треском ставни и опускались мокрые полотняные завесы на окнах. Утеплялись обыватели латинского города.
Февраль в здешних краях самое суровое время, так говорили бывалые, не лучшая пора для путешествий, когда море черно и нечисто, как армянское руно. В городе топили печи и грели вино.
Лодки лежали вверх дном на берегу – рыбари страшились февральских штормов, творили молитвы святому Петру и Павлу и тайком резали черных ягнят во славу Понтийского трубача, как издавна ромеи называли зимний шквалистый ветер с севера, летом турки именовали его мельтеми. Прибрежные халупы под ветром теряли привычный запах рыбьих потрохов, детской мочи и пригоревшего лука. Казалось, что весна невозможна, лишь голые плети барбариса в переулке близ Башни Иисуса царапали сизую кладку – новорожденные почки и горькие сухие ягоды соседствовали на одной ветви.
Неделю по прибытии Франческо ди Пацци отрядил на то, чтобы устроиться, нанять способных людей, завязать пустячные знакомства (пятеро картежников- должников, один заемщик-зануда с хорошими процентами, одноглазая толстуха сводня, базарный гадатель с ящиком для фокусов, старик-серб с обезьянкой у жаровни обжорного рынка) и отлежаться после муторных признаков морской болезни.
Мокрая ветошь на лбу, фьяска смолистого местного вина под локтем, в четвертушке оконной рамы – небо - то темный ломоть, то светлый лоскут. Сиротская морось пятые сутки висела над Константинополем. Когда половицы перестали гулять под ногами, и черное распятие в изголовье уже не двоилось в глазах, ди Пацци встал, кликнул слугу. Чистая рубаха реннского полотна, высверк бритвенного лезвия, масло иссопа, толика амбры, толченый мел, холодная вода - наружно, отвар мяты, разбавленный уксус, горный мед и рассол - внутрь сделали свое дело. Стал как новенький, хоть заново крести. В умывальный таз на террасе сорвались тяжкие капли с кровли, во дворе нагибал голову и фыркал оседланный конь.
О графине ди Барди Франческо приходилось слышать в Риме, особенно на лестничных пролетах, где ватиканские секретари и писари собирались в кружок, коротая рекреационное время. Эти сборища назывались «какалерией» и по неписанному закону здесь ни о ком не говорили хорошо.
Франческо легко сошелся с безусыми куриалами и услышал о прекрасной кардинальской ставленнице лишь смачный возглас одного тертого лиса канцеляриста по имени Поджо: «О-о!». Но что взять с болтунов, дело – главное, остальное потом.
Привратник дома Лукреции ди Барди был вышколен на совесть. Лишних вопросов не задавал, уважил поклоном, куснул монету из кулака и спрятал в рукав мзду.
Хватило трех шагов по лестнице вверх.
Франческо улыбнулся, замер, оглаживая перила лестницы.
Никакие ставни, двери и лестничные пролеты не скрывали резкого, звучного голоса хозяйки дома.
Франческо заслушался, прихватив подбородок, пристально глянул вверх.
Площадные хлесткие ругательства, которые сделали бы честь самой бойкой римской mammola*, в полдень, у стенного фонтана, когда одолевают полуголую красу слепни и похотливые волокиты.
Скандал. Совсем, как дома. Как хорошо.
Слуга - доместик остолбенел, дышал через раз, не решаясь вмешаться.
Но тут двери распахнулись с треском, по ступеням вприскочку , как паук-водомерка, спускался монашек, по виду францисканец кордельер, он ухмыльнулся, столкнувшись плечом с ди Пацци. Правая рука Франческо сотворила крестное знамение, он замешкался, целуя на излете жеста ноготь большого пальца, а левая рука соскользнув с эфеса, ощупала кошель на поясе, как всегда при виде монашеского облачения, чем черт не шутит.
Так вот в чем штука – ди Пацци вспомнил припев кабацкой песенки «Где куколь, там и бабенка...». Схизматик Константин, выходит, получил украшение пророка Моисея*, amen. Но как знать, только ли пагубная страсть стала причиной красноречия ди Барди. Это предстояло выяснить. Хотя, чего еще ожидать от женщины.
Но вслед за монахом, впопыхах вырвалась из дверей хозяйка. Алые щеки, черные кудри, живое тепло открытой груди в квадрате выреза – истая вакханка.
В кабинет? Тем лучше. Обрадованный слуга едва ли не взашей отталкивал францисканца в потайной отнорок узкой анфилады.
В студиоло графини из бронзовой курильницы – пасти разъяренного льва текла синяя струйка можжевеловой свечи «монашки», на подоконнике темнело блюдо с засахаренными сушеными персиками и вяленой дыней, хлопала на зябком злом ветру створа полукруглого окна.
Франческо приветствовал графиню ди Барди коротким поклоном, от улыбки ломило скулы.
- И вам доброго дня, мадонна Лукреция. С вашего позволения – Франческо Раниери ди Пацци, у меня для вас письмо.
Ладонь нырнула под тяжелые складки винного цвета плаща на одно плечо. И вновь явилась с тонким свитком.
Франческо произнес с напускной кротостью:
- От духовника вашего покойного супруга приветствие и поклон с оказией. Извольте принять.
Лишь киноварная бляшка сургуча болталась на простой тесьме. Без печати.
Ди Пацци еще на корабле искусно вскрыл, прочел и запечатал заново письмо, которое ему было велено передать графине ди Барди в целости и сохранности.
Рутина: обещание молитв за здравие, скучное кардинальское витийство и наставления, новые имена – тех, кто при дворе василевса мог быть полезен для Престола, чины портовых служащих и названия кораблей, которые осуществляли связь, и, конечно, обычная приписка в постскриптуме, что положенное на мелкие расходы довольство может быть задержано на неопределенный срок.
О, лукавцы и скупцы с холма Монте - Ватикано. Вечно одно и то же...
Франческо исподтишка наблюдал за хозяйкой дома. Гнев ее остывал, судя по легкой болезненной оттени под глазами, она провела не одну ночь без сна. Ди Пацци остановился против тусклого света из окна, оперся на подоконник ладонью:
- Мадонна Лукреция... Не стоит просить прощения. Я сам явился не ко времени и без приглашения. Не беспокойтесь, с утра у меня заложило уши, и я не слышал ничего, кроме того, что вы захотите. Старая хворь. Не первый год.
И равнодушно прибавил по латыни:
-De modicitate Lunæ.*

Всякий раз, как ди Пацци произносил эти слова-тайные ключи опознания и предложения помощи перед собратьями по тайному ремеслу, ему хотелось рассмеяться, настолько птичий язык пароля напоминал детскую игру в "да" и "нет".
Он легко взглянул на женщину и взял с блюда финик, но так и не донес до рта.

Открыть

мельтеми - (тур. meltem — регулярно возвращающийся) — регулярный, внезапно начинающийся летний северо-восточный ветер на побережье Болгарии, в Босфорском проливе и на турецких берегах Черного и Эгейского морей (на последнем это этезии, дующие иногда более двух недель подряд). М. начинается утром, усиливается днем (иногда до 20 м/с) и стихает к вечеру. mammola (ит) - фиалка, жаргонное обозначение девушки легкого поведения. украшение пророка Моисея - этого пророка ошибочно изображали с рогами на лбу. De modicitate Lunæ - (лат) - От скромности Луны. ( фраза из Пророчества о Папах, которое приписано св. Малахии (1094—1148), данный девиз обозначает папу Николая V. ( (1447—1455)

 Отправлено: 16.06.11 06:13. Заголовок: Некстати. Последние ..

Некстати. Последние дни всё, что случалось вокруг Лукреции было некстати, словно подтверждая поговорку о том, что беда не приходит одна – непременно ведет за собой толпу пестрых оборванных товарок. Все мысли графини последнее время были связаны со злополучным письмом. Она уже придумала дюжину оправданий и объяснений, если оно все же дойдет до базилевса. Но боялась лишь одного – ей не дадут возможности сказать и слова в свое оправдание – поймать слух мужчины в тонкое кружево лести и полуправды, разбередить сердце напоминаниями о светлых днях, прошедших в гармонии любви и взаимопонимания, раздуть огонек страсти, хранительницей которого и была графиня ди Барди. Появление нового гостя тут же было связано Лукрецией с пропавшим письмом, которого, верно ждали в курии, и теперь, не получив, желали непременных объяснений. От обязательств, подобных тем, что взяла на себя внучка сарзанского лекаря, насмешкой судьбы и волею дядюшкиных планов носившая теперь графский титул, освобождали либо предательство и бега, либо смерть.
Она мысленно повторила про себя имя гостя, отмечая его принадлежность к известной флорентийской фамилии – при всем желании не позабыла бы теперь. Простые имена сложных и ярких людей врезаются в память особенно сильно. Привычная маска безмятежности легла на лицо женщины, когда гость упомянул о том, кем послан и с чем прибыл.
- Надеюсь он в добром здравии, - отозвалась она при упоминании о "духовнике покойного графа ди Барди", ничем более не выказывая интереса к делам и самочувствию понтифика. Обычная вежливость, отмеренная скупо, поскольку упомянутого человека здесь не было.
Она медлила, малодушно медлила, прежде чем взять письмо. Недобрые предчувствия, коим женщины, даже самые благоразумные, склонны верить, тяготили сердце. А взгляд не без удивления задержался на лице Франческо, правдиво сетовавшего на удобный недуг, коим умело страдали все отличные слуги и самые доверенные лица высокопоставленных особ.
- Да неужели же дело в луне? – улыбнулась графиня, принимая эту игру, без знания нехитрых правил которой, незнакомые прежде люди не могли бы в один час, да что там - в считанные мгновения проникнуться доверием друг другу и знать, что могут располагать не только вниманием и участием, но поддержкой, кровом, даже средствами, - Luna latrantem canem non curat.
Пальцы ее обхватили тонкий свиток, задержавшись подле мужской руки чуть дольше мгновения.
Если в письме было что-то срочное, ей следовало поторопиться с ответом, коего Франческо должен был дождаться – неважно сколь дней провел в пути. Потому, не мешкая, графиня сорвала печать и темные глаза впились в каллиграфическую вязь ровных аккуратных строчек.
Вздох облегчения приподнял плечи женщины, дочитавшей послание до середины, и глянувшей уже, нет ли неприятных приписок в конце. Не было. Хоть что-то хорошее в череде суетных тяжелых дней. Хорошее уже оттого, что не плохое, оттого, что молитвы ее были услышаны и ей послан был человек, тайным словом выражавший готовность помочь. Оставалось только решить – стоит ли ему довериться? И обдумывать такое решение у Лукреции не было времени.
- Господь посылая нам испытания, в милости своей заботится о том, чтобы дать и средства к их преодолению, - фраза легко могла сойти за комментарий к прочитанному, пожелай гость истолковать ее так, а не усмотреть за спокойными словами отчаянную мольбу о помощи.
Пытливый вопросительный взгляд ждал ответа, тогда как в сердце уже вспыхнула искорка надежды.

Открыть

*Luna latrantem canem non curat - (лат) - Луна не обращает внимания на лай собаки

 Отправлено: 17.06.11 03:34. Заголовок: - Господь всегда дае..

- Господь всегда дает человеку крест по его силам - в тон душеполезному замечанию графини вторил ди Пацци - Ибо Он благ и человеколюбец...
Он ханжески взглянул на сложные орнаменты потолка - так будто оттуда должна была спуститься двухместная колесница Илии, ведь столь благочестивых собеседников было бы несправедливо оставлять на грешной земле - ну как не вознести обоих сию минуту куда подальше.
- А отчаяние, как известно, есть грех злой, смертный... - от взгляда ди Пацци не ускользнул вздох облегчения Лукреции при чтении письма, не добрых вестей ждала ты, голубка. Кажется, дело сложнее потешной интрижки с монашком.
Но Франческо легко принял правила игры, искусству лукавой аллегории он научился еще в бесконечной холостяцкой болтовне в "il Bugiale*" Апостольского дворца. Иносказательными пикировками, побасенками и дружескими с виду, но по сути злобными анекдотцами-фацетиями большие правды были выведаны, немногие нашли прибыток, но многие - горе. От клинка можно было уклониться, но колкие соленые слова толстяка- коротышки Браччолини с его кухонной латынью и ловкого подельника обжоры Цуккаро, или картавые шуточки Чинчо Романо, который, брешут, изнасиловал самого дьявола в обличии гулящей девки, - часто били прямо в сердце и даже в не смертельной ране - долго гнили, воспалялись и оставляли пожизненные шрамы.
Франческо зажевал наконец окаянный финик, поморщился от вязкой сладости, отщелкнул косточку с ногтя в окно. Отряхнул ладони, повеселел. Порывы северного ветра бросали в проем стылую морось, лионская парча левого рукава потемнела от февральской влаги.
- Мадонна Лукреция, к слову пришлось, на родине я слышал одну маленькую историю... - начал он скороговоркой на тосканский манер, но опомнился и снова перешел на вальяжный котовий тон с хрипловатой ленцой, которым привык говорить с женщинами, искренне считая, что любая влажно сомлеет и ослабит сомкнутые колени при первых словах. - Была у моего отца двоюродная тетка, мона Эмпуса*, флорентинка кроткая и добродетельная. Жила, бед не ведала, уважение мужу оказывала, растила деток, не совру, шестерых близнецов, жертвовала нищим даже в будни, Господь ее за то миловал. Но случилось так, что у нее разболелся коренной зуб. Бедняжка потеряла сон, маялась, не могла ни есть, ни пить, ни забыться иными способами, приличными замужнице (захаживал к ней один клирик из Сан-Марко, грамотный, надо вам сказать юноша, обходительный). Исхудала, исчахла, соборовали уж, ждали, что проклятый зуб сведет ее в могилу или приведет к бесчестию, но тут - благодарение Богу, случилось чудо. -
Тут Франческо изменил балаганной трепотне и продолжил серьезно
- Приехал некстати в город известный зубодер. Узнал от людей, что мона Эмпуса страдает от такой малости и явился к ней с инструментом своего ремесла. - рука, уже лишенная верховой перчатки, снова коснулась эфеса - но на этот раз пальцы привычно сомкнулись - И вообразите, мадонна Лукреция, одно движение щипцов и виновник боли и беспокойства был вырван с корнем и брошен в грязь, где ему и было место. Спустя пару дней мона Эмпуса снова была весела и беззаботна, как трясогузка на Троицу.

Ди Пацци, не снимая ладонь с рукояти, внимательно ответил на взгляд графини ди Барди, округлил темную бровь и подытожил:
- Мадонна Лукреция, верьте совести, вырвать зуб ловко и во время - большое мастерство. Вспомните: что не излечивают лекарства, то излечивает железо; что не излечивает железо, то излечивает огонь; что не излечивает огонь, то излечивает смерть.
Франческо надеялся, что вдова банкира Барди поймет его правильно и введет его в курс дела, обиняками или прямо. Он уже прикидывал диспозицию, монаха не выпустили из дома - bene, есть фора, женщина говорит околично - значит не доверяет прислуге.Некстати скользнула мыслишка - тонка ли и мягка на ощупь ее нижняя рубаха. И есть ли на подоле вышивка, и легко ли ее снять через голову или разорвать ворот. Но последнее Франческо немедленно отогнал, как мотылька, не за тем он стучался перстнем в дверь дома ди Барди.
- Всего один поворот щипцов. Боль мгновенна. Исцеление близко.
Но исполнитель должен досконально знать anamnesis morbi*, чтобы найти верный путь лечения.
Франческо смиренно сложил руки в замок на складках гребня куртки над гульфиком и приготовился слушать.

Открыть

*il Bugiale - У Поджо Браччолини роль "академического кружка" выполняет "Вральня" (il Bugiale), "потайное местечко" при курии, где происходит обмен новостями, шутками, анекдотами. В кружок гуманистов "Вральня" вместе с Поджо Браччолини входили, Антонио Лоски, Чинчо Романо, переписчик Цуккаро * Эмпуса - в греческой мифологии женщина-демон, мифическое существо с ослиными ногами, напоминающее вампира (упыря), высасывающего по ночам кровь у спящего человека. anamnesis morbi - (лат) сведения о возникновении и течении болезни.

 Отправлено: 17.06.11 17:40. Заголовок: В другое время награ..

В другое время наградой рассказчику за живой слог нехитрой, но со вкусом изложенной истории, был бы легкий, беззаботно-веселый смех хозяйки дома, приправленный откровенными комплиментами умению складно и сладко рассказывать. Сейчас же Лукреция слушала с напряженным вниманием, прикрытым учтивым интересом и любезной полуулыбкой. Ловила каждое слово, читая за ними и понимание и совет и изъявление готовности применить тот инструмент, который без сомнения мог облегчить страдания Лукреции.
Красноречивый жест, которым мужчина коснулся эфеса своего меча, намекал не только на то, что Франческо отменно управляется с оружием, но и на готовность его взять на себя одну из ролей только что рассказанной байки.
Над переносицей женщины появилась тонкая вертикальная морщинка, выдавая напряжение и раздумья. Ее нимало не волновало, что францисканец, верно, уже извелся в ожидании. Пусть ждет, пусть тешит себя мыслями о деньгах, или украшениях, коими, по слухам, басилевс щедро одаривал свою пассию. Слухи преувеличивали, но отрицать их – значило вызвать еще больше подозрений и неприязни в свой адрес.
- В байках всегда все просто, - отозвалась она со вздохом, машинально перегибая лист письма несколько раз, - мой же недуг более глубок, чем у мадонны Эмпуссы. Избавления от виновника моих страданий не освободит меня от беспокойств о причине их.
Подойдя ближе к гостю, Лукреция лишь долю мгновения смотрела прямо на него, и тут же, словно устыдившись чего-то, опустила взгляд – ни дать ни взять скромница, смущающаяся вопросов целителя о причинах недуга, но более вопросов, стыдящаяся собственной откровенности.
- Я не могу прибегнуть ни к снадобьям ни к услугам мастеров своего дела, вроде того цирюльника, о котором Вы рассказали, поскольку в бездонной суме кордильера затерялось одно письмо. А вот где та сума, и у кого – ведает только сам монах, да черт, что его надоумил, пренебрегая обетом, желать не милостыни, но денег.
Даже слезы верно служили графине. Нет, ни единая слезинка не скатилась по щеке, но влажный блеск глаз, поднятых в тот миг на ди Пацци, и намокшие вдруг ресницы были выражением степени отчаяния Лукреции.
- Если Вы все еще считаете, что спасение возможно, я могу только положиться на Вас, ибо сама просто не вижу выхода.

 Отправлено: 18.06.11 06:38. Заголовок: Экивоки и кувырки кр..

Экивоки и кувырки красноречия закончились.
Франческо прикрыл глаза, представляя мысленно все сказанное женщиной, как гадательный расклад тарокков. Расклад выходил скверный. Не то "Башня", не то пятерка мечей. Единственный козырь - шантажист - а то, что за краденую грамоту монах требовал мзды, было сказано куда как ясно. Шантажист совсем рядом, но ди Пацци понимал, что не стоит раньше времени пугать пташку. Лукреция сегодня сорвалась на скандал, следовательно, визитер является не в первый раз, тянет время и деньги. Необходимо было выяснить откуда взялся этот "цветочек святого Франциска", не стоит ли за ним влиятельное лицо, и где он прячет проклятое письмо.
Судя по тому, что канитель с письмом тянулась не первый день, "францисканец" не торопился бежать с добычей к ромеям, а просто пытался состричь шерсть с вареного яйца. Ставленники сильных мира сего так себя не ведут. Тактика глупца. Но опасного... Даже малое жало шершня губит целого осла, так что недооценивать его не стоит.
Галата невелика, но и здесь нужно было время и знакомства с записными сплетниками, чтобы выяснить, откуда ветер дует. Если дело дошло до крика и брани - то шантажист мог решить, что вымечко выдоено и перейти к решительным действиям. А разоблачение Лукреции ди Барди ставило под удар слишком многих, и так ромейский двор подозрителен и ревнив к латинянам. Не хватало еще, чтобы здешние евнухи взялись перетряхивать все перины и тревожить таких честных и трудолюбивых папских клопов, к коим причислял себя в редких приступах скромности и сам ди Пацци. Теперь главное не упустить дичь.
Франческо шумно выдохнул, наконец взглянул на Лукрецию, не замечая увлажненных глаз ее, (женские слезы, что дождь, рукав омочат, сердце ржою не источат) и трудно проговорил, подбирая верные слова:

- Все поправимо, мадонна, кроме смерти. Впрочем, Спаситель опроверг и эту истину.
Медлить нельзя, лечение начнем прямо сейчас. Оставайтесь хладнокровной, выполните все, о чем я вас попрошу без расспросов и промедления и ничему не удивляйтесь.

Он побарабанил пальцами по мокрому подоконнику, собирая воедино рассыпающиеся старшие арканы замысла, папесса, отшельник, колесо фортуны, дурак...
Руки его озябли то ли от сырого ненастья, то ли от внезапного азарта - кровь отхлынула к сердцу. Ди Пацци без спроса плеснул в простой глиняный стакан терпкого вина с медом из узкогорлого кувшина, выпил махом, по-мужицки, резко отер края рта. Ожогом отозвался глоток "под душой". Это, как ни странно, отрезвило, все встало на свои места.
- Нам нужно создать видимость ссоры, - ди Пацци ухмыльнулся - вас голосом Бог не обделил, меня тем более, составим дуэт. Начну я, а вы подтянете, о приличиях забудьте, в конце швырните об пол что-нибудь позвучнее, вдребезги, вместо amen. И закатите мне славную оплеуху, так чтобы алый след остался. Как я уйду, киньте вашему монаху пару монет, и прикажите гнать его взашей - мол, во гневе, в расстройстве, видеть и слышать не желаете, оскомину набил... А я куманька на углу подожду. Главное, чтобы он поверил в размолвку. На днях весточку вам пришлю с верным человеком.

Ди Пацци перевел дух и закончил:

- Для начала, мадонна, прикажите слуге, или своими руками незаметно приоткройте дверь студиоло и дверь кабинета, где сейчас навострил уши непрошеный гость. Как будете готовы, кивните.

 Отправлено: 18.06.11 19:30. Заголовок: «Каков наглец?! – Лу..

«Каков наглец?! – Лукреция слушала своего гостя со смесью негодования и восхищения, - держится так, словно не впервые оказался в доме ди Барди, а является здесь частым и желанным гостем, требует исполнять свои слова в точности, не объясняя, однако, что задумал. И самое возмутительное – она готова без колебаний выполнить все, что скажет этот мерзавец с медовым голосом и складными речами».
- Страшный Вы человек, мессер Франческо, - медленно произнесла графиня, наклоном головы выражая свое согласие в точности следовать указаниям ди Пацци, - не знаю, на погибель ли мою, волею рока, вы явились сегодня, или ради спасения, но в одном не сомневаюсь - я сто крат пожалею о своем согласии.
Глаза же же говорившей блестели уже в предвкушении обрисованной гостем сцены. Она отошла только чтобы приоткрыть дверь комнаты, кликнула слугу, которому велела пойти справится у монаха, не надобно ли тому чего, да передать ее извинения за задержку и непременно позабыть притворить за собой дверь.
Хорошая прислуга не задает лишних вопросов, и лакей лишь поклонился, да поспешил выполнять приказ. Женщина только вздохнула. Сколько их, исправно служивших ей, получали от разных людей плату за наушничество? Скольким платили поверенные Елены Драгаш, кого держал в доме ее любовник, чтобы знать, всегда ли молится Лукреция перед сном, и в одиночку ли спит?
Время тянулось медленно. Тяжелыми медовыми каплями падали секунды, склеивая воедино детали замысла лукавого флорентийца. А графиня перекрестившись украдкой, пожелала всем сердцем, чтобы затея Франческо удалась.
Вот прошло полминуты, и до слуха ее донеслись шаги лакея, вышедшего из заветного закутка и звук их вскоре стих.
Женщина обернулась к своему гостю, глянула на него решительно и с нервным смешком, искривившим губы, кивнула, ожидая уже начала обещанной ссоры и гадая, куда же поведет разговор этот авантюрист.

 Отправлено: 19.06.11 06:27. Заголовок: В приоткрытую дверь ..

В приоткрытую дверь потянул сырой могильный сквозняк, ароматный дымок курильницы рванулся вослед. Тревожно.
Ди Пацци четко смерил комнату шагами - от окна к двери, снова к окну, и вдруг на полдороге обернулся, замер - крыло складчатого короткого плаща не поспело за движением, как мулета. Он вперил в ди Барди глаза в дребадан на срыв пьяного безумца - резать ходят с такими глазами. Расширенные зрачки, тупая каленая ярость и неподвижность мерзко спорили с неизменной любезной улыбкой.
- Архибесстыдная блудница! - заревел он, как погонщик мулов, не своим голосом - неизвестно откуда взялся резкий, как запах сивухи, лигурийский акцент, так будто он родился и вырос в Генуе.
- Химера! Гарпия! Иезавель! - тут мифология сочным плевком плюхнулась в портовую грязь - Течная сука, людоедка, падальщица! Мало тебе было схизматиков путать в свои навозные юбки, за честных людей взялась, кобылья дырка? Мужа, ведьма, извела! старика... После похорон с могильщиком dentro-fuero*! На носилках! Весь город знал!

Он переглотнул кадыком, оскалился, кровь отлила от широкого лица, на шее натянулись жилы, "тикала" яремная вена. По виску скатилась капля сального пота.
- Брат мой, бедный Паоло... Мальчик - Франческо дал ржавого "петуха", но тут же опомнился и снова грохнул, как из бочки - Он был невинен! Что ты сделала с нами, puta! Да сгниет твоя утроба, да пойдут твои выродки по дорогам!
Этот день прислуга ди Барди запомнила надолго. Старик-слуга застыл, как Лотова жена. Рыженькая дурнушка, которая поднималась по лестнице с букетом сухих цветов - ей велели украсить обеденный зал - замерла, прикусив прядку, ахнула глухо и от греха, от греха, подобрав юбки, чуть не кубарем скатилась по ступеням назад. Рассыпались вослед трусихе бессмертники.
В кабинете корыстный кордельер при первом вопле плеснул на рясу вина, подавился, прокашлялся, и не решаясь припасть к двери ухом, чуть не проерзал задом дыру в подушке тосканского кресла с гнутыми ножками. Нос его заострился, он щелкнул сухими пальцами и восхищенно прошептал: "Ай, баба... Ну бестия..."
Франческо навис над женщиной - обдал жарким мясным выдохом с брызгами слюны, от него остро пахнуло мускусом самцового пота и тошнотворно приторным амбровым маслом щегольских духов. Мотнул головой - темные пряди прилипли к лицу.
- Бог медлит, так я медлить не буду, я вырву твою проклятую требуху, по щекам кишками отхлещу и заставлю сожрать, но прежде ты на дыбе повинишься перед людьми! Мне ли твои плутни и шашни не знать, кор-рова крытая!

Губы ди Пацци мокро задергались, как у припадочного, на левом белке лопнул сосуд.
- Злую Пасху тебе в зад - он сорвался с хрипа на рваный визг, сжал кулаки, над побелевшими костяшками выступили остовы сбритых волосков - Верни что взяла!

Открыть

*dentro-fuero - взад вперед, или внутрь-наружу - эвфемизм для обозначения известного акта, принятый еще со времен Бокаччо и Поджо

 Отправлено: 20.06.11 05:20. Заголовок: Новая маска, исказив..

Новая маска, исказившая черты гостя, не напугала Лукрецию. Сама лицедейка, графиня была в первое мгновение лишь ошарашена напором, с которым Франческо накинулся на нее. Хлопнула глазами удивленно, прикрыла рот кончиками пальцев, кривя губы в приступе беззвучного смеха, который тут же проглотила, даря гостю мимолетное восхищение во взгляде, которое тут же сменилось ответной яростью. Женщина вытянулась, как струна, вскинула упрямо подбородок, не отшатнувшись от нависшего над ней мужчины, словно ждала этого натиска.
И едва слетели с губ Франческо глумливые обещания, как ладонь графини хлестким ударом огладила гладко выбритую щеку гостя,
- Да как ты смеешь приходить в мой дом, - начала женщина с тихим гневом, каковой, как известно, куда опаснее громкий речей проклятий, но вспомнив, что говорится все вовсе не для ди Пацци а для навострившего уши гостя в серой рясе, повысила голос.
Высокий и сильный, он был весьма неприятен для слуха, когда женщина срывалась в истерики, и зная это, Лукреция обыкновенно следила не только и не столько за тем, что говорит, но и тем, как именно звучат ее слова. Что ж, если генуэзский акцент , внезапно прорезавшийся у гостя был неотличим от говора, звучавшего на улицах Галаты, то режущий слух на грани крика, голос графини должен был показать степень ее ярости и негодования.
- Песий выродок, волчий выкормыш, что ты, что братец твой бесхребетный - два остолопа, один другого краше. Невинен был, говоришь?
Тут Лукреция расхохоталась, прогнувшись в талии и уперев правую руку о бедро, левой толкнула мужчину в грудь, одновременно делая шаг назад..
- Не заразился флорентийской болезнью, так подхватил греческую страсть к извращениям твой Паоло, - в голосе женщины звучало неприкрытое презрение, причиной которого была всего лишь определенная осторожность. Гость, знавший пароль не мог знать, что едва ли не добрую треть своих слуг графиня подозревала в наушничестве, и что было исцелением от серого паразита могло обернуться новой бедой, если кто-то из слуг перескажет этот разговор, - искал он скорее общества эрастов, чем женщин – вот и вся его невинность. Так что взяла я немногое, да и то получила из рук твоего братца. С него и спрашивай. Да и об услуге, ему оказанной спроси, клеветник и безбожник, чтоб тебя лепра изъела, или витова пляска извела за хулу и стяжательство.
Она перевела дыхание, восстанавливая едва не сорвавшийся в бабий визг голос – все же скандалы, подобные сегодняшнему в ее жизни случались реже, чем дождь в пустыне.
Сердце ухало в груди, а щеки женщины раскраснелись сильнее. Она, чувствуя, что для финальной фразы может не хватить сил, шагнула к столику, плеснула в бокал вина из графина, который тут же полетел об пол. Брызнули во все стороны, осколки стекла, расплескавшееся вин безобразной лужей разлилось на полу.
Женщина вскинула руку в предупреждающем жесте, прося у Франческо паузу, достаточную для глотка. А после, развернулась и с новой силой закончила:
- Убирайся прочь. И чтобы ни о тебе, ни о ваших претензиях с братом я более не слышала. Не то с дыбой познакомиться придется твоему сладкому Паоло, да и то, если прежде, не преставится, испробовав груши или иных лакомств, коими щедро потчуют содомитов добрые палачи.

 Отправлено: 20.06.11 10:58. Заголовок: Viva, mammolа! Ди Па..

Viva, mammolа!
Ди Пацци не ошибся в этой женщине - если от сверлящего базарного крика враз заложило уши, то от крепкой оплеухи слух вернулся острей прежнего, даже перед глазами сверкнуло, пять четких отпечатков и легкая ссадина от ромейского перстня украсили левую скулу докрасна. Франческо резко обернулся на выходе, на миг приложил к губам щепоть пальцев и отсалютовал вдове - азартно и благодарно, шепнул: вести послезавтра ждите... Пинком вышиб дверь и выдал на пороге финальный залп:
- Иродиадствующая в срамотище Иродиада! - спесиво выпятив нижнюю губу, он щвырнул конец плаща за плечо, и хрипло рявкнул без фантазии - Дура!

Слуга вжался в угол, на серебряном подносе с резвящимися путти подрагивал длинногорлый сосуд тонкой глины с крепленым галлиполийским бальзамом, ди Пацци, не глядя, на ходу, сорвал трофей с подноса и крикнул на воровском "цветном" языке которого нахватался еще во Франции, играя в кости и гуська с кокийярами*:

- С четырех концов подожгу твою хавиру, лахудра, лярва, курва!

Запрокинув голову, Франческо жадно похлебал из горла, щедро проливая темное краденое питье на подбородок и квадратный ворот рубахи -
- Доброго пути, мессер... - зашелестел слуга.
- И тебе, божий человек, ангела-хранителя на сей день - с монашеской кротостью отозвался ди Пацци, учтиво прибавил по латыни - Vale.*
И вот уже мазнул по краю зрения - замкнутый внутренний двор дома, палисад с укутанными рогожей и соломой кустами розария, а там и распахнулось устье шумной улочки, узкой, будто желоб, невесомые сети дождя, сизые, напитанные влагой камни и полосатые навесы лавок - где торговали с божбой, рвали за бороды, били по рукам.
Кудрявый слуга в короткой куртке держал под уздцы рыжего коня, покатые бока зверя стали медными от холодной февральской влаги.
Джуфа выпялился на меченую щеку хозяина глазами круглыми, как у битого кота.
- К черту! - ди Пацци, не касаясь стремян, прыгнул в седло, подхватил поданную плеть, конь храпнул, пятясь - На угол к часовне и брысь с глаз, пока не свистну.
Джуфа понял, кивнул и пропал в толпе.
Прокладывая путь то рысцой, то шагом, Франческо улыбался. Дело в том, что его брата, старшего, действительно звали Паоло Ренато. Степенный и солидный флорентийский банкир, старообразный с детства зануда, редко покидал Тоскану, разве что ездил в паломничество в Лорето, да по торговым делам в Пьемонт. Он был обласкан отцом, вхож в городской совет приоров, женился на богатой гусыне, содержал пристойную любовницу-вдову, жертвовал на церкви, к сорока двум годам наплодил не менее десятка детишек из которых выжило семь, не считая бастардов. И всякий раз как во Флоренцию приходило известие о смерти беспутного младшего брата (а это случалось раза два или три), немедленно заказывал в церкви Сан-Лоренцо две мессы: заупокойную и благодарственную. И когда получал опровержение, цокал языком сокрушенно и втайне упрекал Сладчайшую Мадонну и всех ангелов Ее за ошибку...
- Греческая страсть, ну надо же... я надеюсь тебе икается, братец... - ди Пацци усмехнулся, промокнул ссадину, вспоминая черноволосую женщину, и ее крепкую руку, упертую в бок, как приглашение к поединку или танцу - он правил одной рукой сквозь дождь и тесный город - ветхие этажи челюстями нависали над улочкой. На паперти часовни нищие жались к дверям. На сухом дереве у портала промокли повязанные молитвенные ленты.
Здесь ди Пацци развернул коня и с высоты седла остро взглянул на прохожих, вычленяя лица - разносчик с лотком солений, девка в накидке, девка простоволосая, мастеровой с кадкой раствора на голове, слепец с собакой, посыльный из хорошего дома, тьфу, еще одна девка... Все не то. Он взболтнул краденый сосуд - вкусно плеснуло - еще довольно, еще вино не выпито до дна.
Теперь главное не пропустить коричневую рясу кордельера, цвет могильной земли, не иначе, иной дорогой ему не пройти - налево- тупик и свалка, а направо - я.
Рыбка клюнула.
Игра началась.
Открыть

*Кокийяр - французское средневековое название уголовника. На жаргоне кокийяров Франсуа Вийон писал некоторые свои баллады на "цветном" языке - тогдашней фене. *Vale! (лат) - будь здоров.

 Отправлено: 20.06.11 16:10. Заголовок: Ведущие партии в люб..

Ведущие партии в любом концерте Лукреция не любила. Но вот вторым голосом подпевала ладно, легко ловя и тональность и ритм. Франческо повел ярко и сильно, графиня, позабыв о приличиях, кои выучилась блюсти уже после замужества, подыграла, притом не без удовольствия.
Шепоток Франческо, сулившего скорые вести и новую встречу был встречен смущенным взглядом – женщина стыдилась уже сказанного, хотя не призналась бы в этом вслух. Славный лекарь, словно вышедший из собственной же байки про больной зуб мадонны Эмпуссы, ди Пацци ловко вскрыл нарыв, отравлявший гноем страха и сомнений душу хозяйки дома, в стенах которого разразился в это утро редкий по яркости скандал.
- С нетерпением буду ждать, мессер, - шепнула в ответ женщина, набирая в легкие воздуха.
И в унисон со стуком двери прозвучало вслед уходящему:
- Чтоб лежать тебе не погребенным, когда псы бродячие твои кости глодать будут, а свиньи в требухе копаться!
А после оглядела учиненный беспорядок в комнате, перевела взгляд на серое февральское небо за окном, и вскинув голову, усмехнулась, представляя, какие мысли теснятся в голове алчного фра Джованни. Теперь можно было и закончить разговор с ним.
Слова сплетались легко в привычную вязь обещаний и уверений, за которыми не было и тени желания исполнять посулы. Оттого и казались они особенно правдивыми. Завтра, фра Джованни, завтра, войдите в положение чужестранки, которая предпочитает подарки венценосного любовника держать в дворцовых покоях, дабе не искушать слуг в галатском своем доме.
Сегодня моросит дождь и все кажется беспросветно унылым, но завтра будет солнце…

 Отправлено: 20.06.11 17:37. Заголовок: Фра Джованни поклял..

Фра Джованни поклялся себе, что не уйдет теперь, даже если монна Лукреция сначала выплачется после ссоры с новым визитером, после приведет себя в порядок и уже за обедом, которые в этом доме бывали ох как хороши, изволит принять его условия. Ждать так долго не пришлось – императорская шлюха явилась, едва стихли крики и ругань. Пришла, как ни в чем не бывало, глаза свои блудливые не отводила, думала верно, что двери были притворены плотно, и не ведал слуга божий о том грехе сквернословия, коему предавалась графиня с таким же удовольствием, как блуду.
Но тем не менее выламываться и строить из себя нищенку на паперти перестала. Знал ведь кордильер, что должны быть у ватиканской блудницы деньги и золото, жемчуга, да рубины, вроде того, что сверкал в тяжелом перстне. Сложив ладони лодочкой у груди, склонил францисканец голову, сверкая гладко выбритой тонзурой во всю макушку, и призвал графиню к смирению, в знак коего согласился великодушно явиться в ее дом завтра. Не ради себя и сумы своей нищенской но во славу Божию, ибо для такого богоугодного дела, как возведение аббатсва Святого Франциска, требовались деньги мирян.
- И помни дочь моя, - благостно улыбнулся фра Джованни, - при строительстве главнейшего собора Парижа жертвовали деньги не только король, епископ и добрые жители города, но даже блудницы желали внести свою лепту в это богоугодное дело, и испросили на то разрешение.
Челюсти Лукреции свело от этих слов, как от терпкой и вязкой кислоты незрелого яблока. Она лишь улыбнулась кротко, припадая к руке священника, и прося прощения за несдержанность свою в словах.
Дом графини ди Барди Францисканец покинул в полной уверенности, что вернется туда завтра, и вероятно после новолуния.
Он и не думал встретить галатского франта, с которым случилось пересечься в коридоре, но так уж вышло, что запомнил того хорошо, а посему, едва завидел темный плащ всадника, усмехнулся, ниже склоняя голову и нарочно засеменил в сторону «знакомца», рассчитывая на узнавание со стороны того, возможно и на разговор, и кто занет – откровенность и новые сведения о мадонне Лукреции. Сведения, которые так хорошо обращаются в звон монет.

 Отправлено: 21.06.11 16:14. Заголовок: - Брат мой скорбный!..

- Брат мой скорбный! - ди Пацци, завидев в толпе смиренную тонзуру - простер вялую руку. При виде "рыбки" его осанка в седле изменилась. Сейчас он сидел верхом нелепым кулем, рыхло и неуклюже, как неумеха во хмелю, он мотнул дурной головой, уронил расписной сосуд, тот невредимо шмякнулся в щедрую галатскую грязь, темное пролилось. - Не покидай меня! Темно вокруг... Ни зги не вижу.
Он трудно сполз с лошади, ухнул по щиколотку в смачно чавкающую распутицу, побрел к монаху, нещадно дергая за повод, конь упирался, свободным запястьем ди Пацци утирал мокрое от дождя лицо, словно размазывал пот, слезы и сопли.
Любопытные прохожие завертели головами, образовался затор, даже уличные дети, грязные и кудлатые, как собаки из подворотен, бросили игру в орешки и облепили ступени часовни, двое сорванцов вертели кукишами, а девочка-оборванка с опытным испитым лицом задрала рваную серую юбку до битых колен и лихо свистнула в два пальца.
Как мало нужно было разноязычным жителям Галаты, чтобы бросить ежедневную работу и неотложные дела. Образовался во многолюдстве плотный бульон зевак, офень с коробами, гадателей, стариков, шаромыжников, сомнительных девиц, ничьих собак, щербатого погонщика и двух ослов, которые внесли свою лепту в сутолоку - орали истошно с заиканием, задрав головы и хвосты с репьями.
Без стыда Франческо рухнул на колени перед францисканцем.
На фра Джованни уставились припухшие карие глаза, тупые и слезные, как у теленка, в подол рясы впилась замурзанная рука, украшенная по всем пяти фалангам наборными перстнями. Он со второго раза сплюнул пряди, лезущие в рот.
- Fratello*! - гнусавый лигурийский акцент не покидал речи Франческо - Плюнь мне в глаза! Но выслушай!
Безумец уставился в серое низкое небо, заблеял:
- Понимаю - я. Блудник. Червь. Грешник мерзостный. Я - мертвый человек! Но вы, Франциска святого, жонглера Божьего* брат, что забыли в ее смрадном вертепе! Берегитесь этой женщины, она пагуба и яд и гиена! Бегите от нее, как Иосиф*, закройте лицо полой! Наша семья от ее волшбы погибла. Теперь нечего терять - Франческо огляделся, разжал хватку и поднялся - его обтянутые штаны -кальце уже по колено были в грязи, он обвел зевак плывущим взглядом, сдернул с плеча подбитый атласом плащ - Голый родился, голый уйду. Эй, зобатый, подь сюда.
Нищий - его шею и вправду отягощал зоб, было не поверил, встопорщил волглые лохмотья:
-Я?
- Ты! - подтвердил Франческо и шагнул от монаха к нему - Владей, убогий.
И набросил на кривые плечи побородяги обновку, не сняв золотую застежку с горловины. *
- О как! - просиял зобатый, повел плечами и оскалился - показав в улыбке, что он еще и щербатый - вместо двух передних зубов - дупла - Щедрый господин, славный господин! А еще?
Шипя, Франческо свинтил с трех пальцев перстни, один с безымянного слезал совсем туго, пришлось смочить слюной, кинул, не глядя за плечо зрителям - тут же образовалась мелкая бранчливая потасовка, один другому рванул за чуприну, кто-то отдавил пятерню слишком алчному соискателю.
- Может и лошадь отдаст? - с надеждой спросил погонщик, подпрыгнул, чтобы лучше видеть и огрел осла по хребту хворостиной. - Вот ведь как человек разоряется...
- Брат Милосердие! - Франческо, обернувшись к монаху, обнимал коня за шею, он повысил голос - Прими мой обет - здесь и сейчас, перед Богом и добрыми людьми, как мужчина, клянусь - что не сегодня-завтра зарежу гнусную бабу и тем же клинком себя решу!

На втором этаже над лавками одновременно грохнули, отворяясь ставни - в уличную перепалку включились домоседы - меж окнами были натянуты пустые по ненастному времени бельевые веревки, а жители чердаков могли, высунувшись из окна пожать друг другу руки.
Замелькали бледные февральские лица в прогалах окон.
- Вот что ваше бабье племя с людьми делает! - гикнул щуплый в шапке нотариуса.
- Не зарежет, помирятся - откликнулась веселая бабенка с замотанной от мигрени головой. - Она приласкает, он размякнет. Милые дерутся, только тешатся.
- Зарежет! Я бы зарезал!
- Тебя жена бьет, каплун лысый! И выручку отнимает!
- От каплуна слышу - не зарежет!
- Спорим!
- Что ставишь?
- Мешок полбы против штуки твоей холстины!
- По рукам!
- Антонио, ты свидетель!
- А то ж!
- Нестарый вроде мужчинка, а через чужую бабу ни за грош голову сломит - загрустила дородная пекарша, и даже размотала повязку с капустным листом на лбу, вывалила полуголые спелые груди на подоконник.
Загалдела Галата, как улей.
Ди Пацци огляделся так затравленно, будто впервые увидел и монаха и ротозеев, опустил голову, затенив перекошенное лицо мокрыми волосами и вынул из ножен на поясе леворукий кинжал-дагу, протянул крестовой рукоятью к францисканцу-
- Благослови на святую месть, брат. Скорби мои велики, сильные мира сего управы на ведьму не найдут, а мое знание о грехах ее и преступлениях ничем кроме крови не смоешь.
И совсем поник в ожидании вердикта святого человека.
Дага подрагивала в его кулаке, притворно неверно и дрябло.

Открыть

*Fratello -(итал) брат, братец, обычное обращение к францисканцам первого ордена, к счастью не созвучное русскому жаргонному "брателло", ударение на первом слоге. * * Подаренный нищему плащ - грубая прямая аллюзия на поступок Франциска Ассизского, который раздал нищим всю одежду и голым ушел из Ассизи "распевая французские песенки" Жонглер господень - йокулатор домини - одно из прозваний св. Франциска Ассизского, "Когда Франциск вышел в мир с духовными братьями, он назвал их жонглёрами Божьими." * Иосиф Прекрасный - библейский целомудренный Иосиф бежал с ложа грешной жены Потифара, соблазнявшей его, прикрыв полами одежды лицо.

 Отправлено: 22.06.11 22:52. Заголовок: Монах едва не отшатн..

Монах едва не отшатнулся, когда недавний гость графини ди Барди, вместо того, чтобы припасть к руке, прося благословения, бухнулся на колени, прямо на мокрые грязные камни мостовой, и словно блаженный в приступе снизошедшей на него благодати, заговорил, потоком изливая покаянные признания и планы. И мало того, готов был последнее отдать, словно приговоренный, которому не встретить следующего рассвета. Алчно блеснули глаза францисканца, когда , отражая тускло блики золотых перстней, сорванных генуэзцем с холеных пальцев в порыве нездоровой щедрости. Фра Джованни потянул носом, ловя винный запах, смешанный с нотой дорогих благовоний, и расслабился, полагая, что просящий благословения италиец не безумен, а просто пьян.
Пьян настолько, что одного слова довольно будет, чтобы действительно пойти на убийство, или же отказаться от преступного замысла и покаянно рассказать все, что связывало его и императорскую любовницу.
- Невозможного просишь ты, сын мой, - мерным журчанием зазвучал спокойный голос кордильера, на лице которого застыло выражение безмерного сострадания к безумцу, намеревавшемуся кончить дни свои в тяжком грехе, без покаяния и надежды обрести прощение, - душу свою погубишь безвозвратно, а ради чего?
Выдержав паузу, достаточную для того, чтобы дать грешнику время подумать, но слишком короткую, чтобы ответить, монах продолжил, закатив глаза и старательно выговаривая строки псалма, каковые как нельзя более подходили для назидания генуэзцу:
- Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит, и выведет, как свет, правду твою и справедливость твою, как полдень* Облегчи душу свою исповедью, сын мой, очисти покаянной молитвой и помни, что прощение и смирение – путь к спасению.
Недовольно зароптали спорщики, делавшие ставки на безрассудство молодого щеголя – увещевания монаха могли пригасить пыл латинянина. Но монах их не слушал, продолжая свою линию, которая, он почти не сомневался, должна была привести к тому, что в памяти его осядут новые факты, губительный для гулящей девки, брошенной волею папской курии в постель ромейского императора.
А уж, как распорядится этой информацией, фра Джованни придумает.

Открыть

*Пс 36

 Отправлено: 23.06.11 09:34. Заголовок: Миротворный псалом ..

Миротворный псалом монаха отрезвил буяна, как ушат воды с колотым льдом. Он сник еще больше, ахнул, поблек, провел ладонью по лицу и медленно убрал дагу в ножны на широком поясе.
- Плакала твоя холстина! - дразнил спорщика приятель.
- Каплун, гусенок дрисливый, бабу зарезать не смог! Куда все катится! - проспоривший в сердцах захлопнул ставню.
Ди Пацци взглянул на францисканца кротко и пришибленно:

- Добрый брат! Тебя мне сам Господь послал. Полдень... правда... Золотые слова... Я все скажу тебе, как при смерти. Но - он обвел рукой смутные размытые ненастьем любопытные рожи- Не перед чернью, не на торжище...
- Он понизил голос и заметил:
- Знаю тут одно местечко, всего то пути - через кладбище и в переулок, а там по левую руку от рыбного рынка. Убежище тихое, днем безлюдно, горячее на вынос... Наливают без разбавки. Все оплачу. А?

Монах не возражал, кивнул, ему самому не нужны были свидетели, да и надоело мерзнуть под пустым тоскливым дождем. Ди Пацци повел коня в поводу, кордельер бойко засеменил рядом.
Ворча, разошлись зеваки и только самые упорные притулились под навесом мелочной лавочки, обсудить произошедшее.
Так, в ненастный февральский день, в улочке близ часовни Ран Христовых родилась легенда однодневка о некоем блуднике, безнадежно влюбленном в развратницу. Получив очередной отказ, безумец выбежал под дождь на перекресток и уже вонзил клинок себе под ребра, но тут - гром и молния - ему явился сам святой Франциск из Ассизи и превратил орудие самоубийства в багряную розу. Блудник на месте просветлился, разделся донага, (и отдал мне задарма берберского жеребца трехлетку - упрямо приврал погонщик ослов), и в чем мать родила удалился в монастырь, дабы до конца дней носить вретище и молиться, острым камнем в грудь бия.
- А что же развратница?
- Посмеялась, выпила сладкого вина, распустила волосы и пошла плясать мориску босиком на столе. С бубенцами.
- Ни стыда, ни совести!

* * *
Малое время спустя рыжий конь топтался вместе с другими под соломенной крышей у коновязи, грыз поилку.
Северный ветер играл ржавой цепкой вывески безымянной остерии - двухвостая жестяная полуженщина-полузмея Мелусина.
Монах и Франческо сидели у очага друг против друга за грубым столом. В углу храпел забулдыга - лицом в локоть, поодаль на привязи блеял и прыгал черный козленок. Хромая старуха принесла щербатый кувшин с разбавленным морской водой пойлом из прошлогодних выжимок - "бузой" и на ломте серого хлеба с кострой горсть жареных ракушек. Покосилась неласково, Франческо поморщился - знал, что молодые в соку дебелые подавалки отсыпаются днем, вот и прислали каргу.
Неверный огонь выхватывал из полутьмы то иконописные скулы фра Джованни, то широкое просто сочащееся влагой и правдой лицо Франческо. От домотканой рясы францисканца и мокрых волос и беретто Франческо поднимался теплый пар.
Притихший щеголь катал по доске хлебные шарики.
Перед монахом сидел на краю скамьи жалкий, сдувшийся, как бычий пузырь, человек, с безвольной миной и мелкими суетливыми жестами, будто брошенными на полпути.
Ди Пацци примерил на себя непривычную личину. Был у него в знакомцах один ломбардец, куриальный секретарь. Он слыл человеком вспыльчивым, чуть что взрывался как черный порох, пугал новичков бычьим пылом, глупыми красивыми жестами, многословием и надрывом... и столь же внезапно угасал, становился тих и покорен, как глина - как хочешь мни в кулаке, все стерпит.
Ди Пацци точно знал, что в состоянии смирения такие люди производят впечатление бессмысленное и что - главное - безопасное.
Из его монотонной пепельной речи фра Джованни узнал:
Что его собеседника зовут Луиджи Порки, он сын богатого генуэзского торговца, скупщика воска и шелка, жил на родине широко, баловался науками и любовью, души не чаял в юном брате своем Паоло Порки, чистом мальчике, которого батюшка прочил в священники.
Что - негаданно нежданно в жизнь их преподобного семейства ворвалась Ужасная Особа Известная Нам Обоим. Которая смутила, разорила и довела до могилы настойкой черного паслена сначала отца (вдовца), а потом взялась и за набожного мальчика, младшенького.
Что Паоло, подававший надежды, совершенно сошел с круга, заложил свою долю наследства и был втянут графиней ди Барди в грязную политику. Бежал с мерзавкой в Рим и там блудил с кардинальскими конкубинами, забыл о семье и наконец - впутался в дело о подмене документов и растрате казенных денег и вот уже который год гниет в долговой тюрьме.
Что сквернавка ди Барди выманившая у Паоло обманом векселя и дарственные, процветает в постели схизматика.
Что он - Луиджи Порки, отчаявшись, продал почти последнее, собрал деньги на дальнее путешествие морем, купил в Галате коня, одолжил у еврея приличное платье, и решил отомстить нечестивой женщине или погибнуть бесславно.

Уже пятый хлебный шарик черствел на краю стола.
Ди Пацци подпер тяжкий подбородок ладонью, взгляд его, туманный и плывущий, скользил сквозь монаха, как у лунатика или младенца.

- Нет мне утоления и отеческого совета - глухо и горько произнес он,- Все доказательства ее преступлений, что есть у меня - не будут приняты во внимание... Всего то несколько писем, что я выкрал из алькова ватиканской девки, с ее почерком и факсимиле , где изложена ее миссия при ромейском дворе, все наставления и наказы, что дал ей ее любовник, распутный прелат. Но кто я... слабый светский человек. Уж лучше было бы сжечь эти бумаги с ее подписью и печатью рода ди Барди и вернуться на родину. Оплакивать надгробный камень отца и тюремный засов брата...
Неужто, брат мой - вернулись времена порнократии*! И нет правды на земле... Кончена исповедь моя. Все золото и камни, все оставшееся имение мое я отдал бы без колебаний тому, кто помог бы мне вывести ведьму на чистую воду.

Франческо сплел пальцы в замок и по-собачьи глядя на монаха вздохнул:

- О, безнадежность...

И уронил голову на стол. Так подставляют шею палачу.


Открыть

* Мориска - средневековый танец, как мужской, так и женский, исполнялся с бубенцами или тамбурином, считался в свое время не слишком пристойным. * порнократия - (Правление блудниц, Эпоха блудниц, Правление шлюх) (итал. pornocrazia romana, governo delle prostitute) — период в истории папства (1-я пол. X века), который начался с правления папы Сергия III (коронован в 904) и длился 60 лет, до смерти Иоанна XII в 963 г. (по другим толкованиям — в течение 30 лет, до смерти Иоанна XI).

 Отправлено: 24.06.11 05:15. Заголовок: Рассказ генуэзца м..

Рассказ генуэзца монах слушал очень внимательно. Всматривался в глаза несчастного, въедливо, пристально, словно искал там подтверждения истинности слов мессера Луиджи Порки и видел перед собой человека опустошенного отчаянием отыскать правду в своем деле, разобиженного на судьбу ли, на ушлую ли блудодейку, разорившую его брата. Изредка вставлял слово, побуждая говорившего изливать свои откровения далее. Не притронулся к угощению даже, разве что разомлел самую малость, отогревшись в тепле после улицы.
Блестели живым любопытством глаза францисканца, уже предвкушавшего не только помянутые собеседником каменья и золото, но и то, как запоет графиня, когда он явится к ней с новыми доказательствами ее уязвимости и глупости. Дивился мысленно тому, как такая дуреха могла столь высоко забраться, но ответ виделся ему ясней ясного – не надобно много ума, чтобы раздвигать ноги перед мужчинами.
- Господь услышал тебя, сын мой, - тихо заговорил монах, склонившись через стол к мужчине, - подними голову и возрадуйся тому, что близка, очень близка возможность справедливого воздаяния лярве мерзостной, ехидне ядовитой. Для того и свело нас провидение, не иначе. И в том я вижу божий промысел, что цель у нас одна – справедливое воздаяние грешнице по заслугам. У тебя есть средства, у меня возможности этими средствами воспользоваться, - тут голос кордильера и вовсе ушел в шепот – фра Джованни был человеком осторожным и не желал, чтоб даже старая карга, что подавала вино и нехитрую снедь, услышала хоть слово, - у меня есть доказательства и других подлостей этой змеи. Как и в твоем случае, мало их, чтобы уничтожить гадину – извернется, выкрутится, золотом откупится. Коль объедим мы, - тут шепот монаха сбился – спокойствие и рассудительный тон давались ему в этот миг нелегко, - наши доказательства, так хватит их, чтобы задавить каждую из голов этой гидры.
И неважно было что одно единственное письмо графини превратилось в многие улики, неважно, что монах не решил еще даже, стоит ли действительно губить глупую бабу. Все мысли сейчас бвли о том, как бы заполучить те бумаги, которые привез с собой из Генуи несчастный Луиджи Порки.
Узкая, гладкая ладонь монаха легла на стол подле локтя купеческого сына.
- Доверься, сын мой, и коль уж проделал такую дорогу, чтобы добиться справедливости, иди до конца.

 Отправлено: 24.06.11 23:31. Заголовок: Франческо слушал мон..

Франческо слушал монаха, лбом в столешницу, лишь изредка плечи вздрагивали.
Отметил про себя южноиталийский выговор фра Джованни - Кампанья: Нола? Неаполь? Капри? Выясним.
Фамилию Порки ди Пацци назвал не зря, в Генуе он знал многих, старый Гвидобальдо Порки и вправду перепродавал втридорога шелк, в том числе и контрабандный, и младший из его золоченых сынков и вправду сидел в римской тюрьме за убийство из ревности. Семейка была гнилая, чванилась тем что двести лет назад один из Порки два года был секретарем дожа - по слухам папаша Гвидобальдо обрюхатил собственную дочь и воспитывал бастарда, как племянника до самой своей смерти - так что если бы францисканец решил расспросить граждан Наияснейшей Генуэзской Республики, недавно прибывших на эти берега, то услышал бы весьма сочные и правдоподобные мерзости и слухи.
Прикосновение ладони к локтю пробудило враз - ди Пацци медленно поднял голову и одарил монаха слабоумной улыбкой.
Подхватил его шепот, подавшись вперед чуть не щекой к щеке:
- Я пойду до конца, мой добрый брат. Позволено ли мне будет узнать твое имя, чтобы помянуть тебя в приделе Марии Звезды Морей? Мои деньги - твои деньги, мой меч - на твоей стороне по мановению руки. Но будь осторожен. У адской суки всюду глаза, уши, продажные ножи и языки. Я предоставлю тебе все грамоты, что сумел собрать, и счастлив, что у нас обоих есть улики, которые можно объединить в борьбе.
Франческо,храня конфиденцию, все так же вполголоса, вблизи, заметил:
- Если вы не против, fratello, жду вас послезавтра после вечерни, у старых доков, в харчевне "Аверна", люди там проверенные, молчаливые, как гробы, хозяин держит закут для гостей, там удобно поговорить с глазу на глаз при закрытых дверях.

Пальцы ди Пацци доверчиво и кротко коснулись руки монаха, чуть сжались.

- Ваш навеки... - прошептал Франческо. Отсвет очага дробился в расширенных темных зрачках "со слезой". - До самой смерти.
Бог свидетель - в последней фразе не было ни слова лжи.

 Отправлено: 28.06.11 17:53. Заголовок: Случись этот разгово..

Случись этот разговор в Генуе, фра Джованни непременно бы потрудился собрать информацию о мессере Луиджи порки и его семье, не столько для того, чтобы проверить правдивость рассказов этого полубезумного от свалившихся на него невзгод человека, сколько, чтобы выяснить, а нет ли и за ним или отцом его каких грешков. Здесь же, в Константинополе, монах полагал, что стоит ограничиться тем, чтобы узнать только, действительно ли есть такое семейство в Генуэ, да чем занимаются – на богатый урожай сплетен монах не особенно рассчитывал. Его манил более лакомый кусочек, который пока находился у мессера Луиджи.
Лгать своему собеседнику в такой малости, как имя, францисканец не видел смысла, в том, откуда он начал свое путешествие, завершившееся в Константинополе – тоже. А потому ответил просто и спокойно, что зовут его брат Джованни, что родом он из Салерно, а в Константинополь его привело тайное поручение, в успехе которого заинтересованы сильные мира сего. Умел человек, облаченный в рясу бессеребренника-кордильера сплетать слова так, что вроде и ответил, и вместе с тем, ничего не сказал. Плел сеть слов, но трудно было отыскать в ней смысл, который ускользал из сказанного юркой рыбкой, оставляя слушавшему плавную мерную речь монаха лишь тину недомолвок и намеков.
Он недолго раздумывал над предложением Порки о встрече.
Оглянулся по сторонам, словно желая убедиться, что подле них нет никого, кто мог бы подслушивать, и кивнул, торопливо соглашаясь:
- Знаю, знаю, где это. Славное место для встречи без лишних глаз и ушей. И не сомневайся, сын мой, я приду, ибо долг мой беречь душу твою от сомнений и искушения сатанинского, и хранить решимость твою, чтобы могло свершиться отмщение за твоего брата.
Он развернул ладонь, отвечая на короткое пожатие пальцев мессера Луиджи, и скупо улыбнулся, прежде чем, распрощавшись, подняться. Но едва отошел на пару шагов от стола, обернулся круто, чтобы проверить, не почудился ли ему прямой и недобрый, как удар клинка, взгляд в спину.
Почудилось.
Письмо графини действительно хранилось у верного человека – ризничего собора святого Павла, приветившего брата из Салернского аббатства святого Франциска, купившись на историю о путешествии с тайным поручением. И пакет, который брат Джованни оставил на хранение, не вскрывал. Отдал по требованию, спросив только, все ли уладилось у фра, и получив обычный ответ, что на все воля Господа, оставался в недоумении и глухом каком-то разочаровании – обычном чувстве людей, которым посчастливилось не узнать, какую цену платят мошенникам те, кто избран основной их целью. Прошла мимо история, поманила, почудилась и растаяла в вечерних сумерках силуэтом монаха.

У «Аверны» монах появился спустя три четверти часа после окончания вечерни – заставил простофилю-генуэзца ждать, хотя и сам выглядел так, словно спешил к встрече, а не тянул время нарочно, чтобы потомить мессера Луиджи. За недолгое время, проведенное в городе, именуемом Вторым Римом. Фра Джованни не успел вызнать всех злачных мест Галаты, а потому довольствовался тем, что узнал от генуэзца. Остановился в дверях зала, выискивая взглядом того, ради встречи с кем пришел, и в груди бухнуло тяжело – не увидел знакомого беретто, и темного плаща. Остановил девку-служанку, спросить, не заходил ли сюда молодой щеголь, прибывший недавно из Генуи, не спрашивал ли о нем. Прав был Луиджи Порки, говоря о молчаливости слуг Аверны. Дева только взглянула тяжело исподлобья, да проговорила, что таких тут бывает полно, всех и не упомнишь – не было в ней даже ложного уважения перед рясой, видно знала не понаслышке о том, что дозволяют себе братья, какие бы обеты не приносили они, посвящая свою жизнь Христу.
«Не мог же он не прийти» - от одной мысли этой стало худо. Кордельер уже придумал и слова для новой встречи с графиней, и даже решил, сколько и для каких целей ему надобно. Нет, не много. Для той, кто кормится с папского стола да получает подарки с императорской руки – все потерять – не более, чем достойная плата за урок, за избавление от глупости и неосмотрительности

 Отправлено: 29.06.11 17:02. Заголовок: С того мгновения, ка..

С того мгновения, как край рясы монаха вильнул за дверью безымянного кабака на прощание, у ди Пацци оставался целый день форы.
Тут нашлась работа и рыжему коню и кудрявому слуге. Берберец в белом мыле на боках, исколотый шпорами, стоял, дрожа, то на выселках за городом, то у портовых строений. Загнанный слуга, хлебая на ходу из уличных фонтанов, бегал от дома к дому, так, что подметки горели.
Кое-какие адреса и имена Франческо привез с собой, не просто же так его посылали в Галату, были и тут верные человечки. Хозяин ночного шалмана под названием "Аверна" был сговорчив и торговался не шибко. В обоих францисканских монастырях приютах Галаты брата Джованни из Салерно не знали, был Джованни из Пармы, был Джанни из Лидо, была сестра Джованна, сестра-кларисса из Умбрии, стигматичка и духовидица (вот еще), но значило это лишь одно - приезжий кордельер не спешил обратиться за помощью к местной монастырской братии, что было вдвойне подозрительно.
Но главный визит пришлось нанести лично. На эту связь ди Пацци намекнули еще в Риме, когда диктовали важные наставления перед отъездом. Казалось бы, ну как могут быть связаны в далеком Ватикане кардинальские рясы, цвета увядшей розы, продушенные от основы до утка ладаном и амброй, и безвестный кривой мясник, который держал на окраине Галаты бойни, коптильни и солярни, мало того, что грязнорабочий, да еще и с темным прошлым, шептались, что краденое скупает, мясо павших от старости и болезни животных солит бочками, поставляет на суда за свежатину.
Но наш мир опутывают сложные узлы, закруты и чары, которые неведомы и невероятны на первый взгляд.
Мясник приветствовал нежданного гостя степенно, обтер руку от свернувшейся бараньей крови о кожаный фартук, крепко пожал в ответ. Выслушал короткое распоряжение, поцеловал на руке ди Пацци оправу римского перстня-пароля и ответил: Жду. Работаем в ночь. Бог в помощь.
И хряпнул с плеча тесаком о кровавую колоду.
Плеть ди Пацци хлестнула крест накрест по медному от потакрупу коня.
Как стало смеркаться, Франческо вернулся домой, принял отчет слуги, надорвал и бросил письма. От ужина отказался, взял только сотового прошлогоднего меда, вина и сдобы, и встал у окна за пюпитром.
Четко легли на ворсистую бумагу первые строки письма:

"Anno Domini MCDLIII Nonis februaris Veneris dies in Galata suburbium Civitae

Franciscus Lucretia salutem plurimam dicit.*


Любезная моя мадонна!

Во первых строках хочу тебе сообщить, что я не получал от тебя писем целую вечность. Ты скажешь: "Не о чем было писать". Вот это самое ты мне и напиши, что у тебя не было, о чем ты могла бы мне написать. Или даже одно то, с чего наши предки обыкновенно начинали свои письма: "Если ты здоров, я довольна; я лично здорова". С меня этого хватит: это самое главное. Ты думаешь, что я смеюсь? Ничуть, я говорю серьезно.*
Рынки Галаты дороги, но ты ведаешь, что я мастер сбивать цену и не позволяю никому меня обмишулить. Я выяснил, что тот торговец, который по сей день не желал, продать тебе краденое мавританское зеркало, святоша, барыжник и плут, родом из Салерно, притом, что его подельники и товарки знакомство с ним отрицают. Вероятно, он всклепал на себя чужое имя и звание, не имея к тому, ни средств, ни покровителей.
Не сердись на мою медлительность, душа моя, но твое зеркало, чистое, серебряное, скоро вновь украсит твой лаковый столик у окна, иначе не касаться мне подола твоей гонеллы вовек.
Lucretia Pia!* Прошу тебя со всем пылом моего сердца, пришли мне в ответ безотлагательно переписанный твоей рукой сонет Петрарки, из книги Песен, «Канцоньере», любой, который придется тебе по вкусу. Полагаюсь на тебя, перепиши слова его твердо и бесстрашно, обмакни острое стило в самые свежие чернила и киноварь. Но пиши строка в строку, так, будто бы Петрарка говорил презренной прозой, а не стихами.
Ты удивишься, отчего я столь сумасбродно прошу у тебя факсимиле чужих рифм.
Я отвечу – чтобы покрыть сотней поцелуев строфы, что начертала твоя ласковая рука.
Жди меня с подарком в Solis dies о Третьем часе, в знак сошествии Святого Духа на Апостолов.

Vale, vige, vire, flore!

Tuus Franciscus.*

Ди Пацци присыпал написанное песком, подождал, сдул высохшее, капнул на угол послания из флакона, скривился от сильного запаха пачули и жасминового масла. Вспенился на свече алый сургуч, выдавилось лишнее под приложенной печаткой на безымянном пальце.
На лестнице ди Пацци поймал Джуфу за ухо, тиснул за пазуху письмо, приказал передать графине срочно в собственные руки, у дверей обязательно ждать ответа и принести тотчас. Одна нога здесь, другая там, и не считай ворон - зарежу.
Джуфа не удивился - это обещание он слышал хозяина не раз. Семь бед - один ответ.
Времени было в обрез.
Ди Пацци не сомневался, что Лукреция поймет намек о зеркале. Ему нужны были образцы ее почерка.
Сегодня ему не суждено было спать.
Закат над морем после ненастья был ветрен, весел и красен, рвались, как подожженные стада, к горизонту перистые злые облака.
Открыть

* Anno Domini MCDLIII Nonis februaris Veneris dies in Galata suburbium Civitae Franciscus Lucretia salutem plurimam dicit.* - Божий год 1453, 5 февраля, пятница, в Галате, предместии Города. Франциск Лукреции шлет множественные приветы. * курсивом выделен абзац, полностью взятый из Писем Плиния Младшего - намек на несерьезность фривольного послания, которое предназначено для чтения между строк Lucretia Pia! - (лат) Лукреция чистая. Vale, vige, vire, flore! Tuus Franciscus (лат) - Будь здоровой, крепкой, сильной и цветущей. Твой Франциск. Переписка на латыни удобный конвертер римских цифр в арабские

 Отправлено: 30.06.11 00:53. Заголовок: * * * Портовое зав..

* * *

Портовое заведение "Аверна". Заполночь. 6 февраля.

* * *

У черных причалов на черных сваях закопченные черные фонари чертили золотые отсветы в черном, как нефть, прибое.
Во дворе вперемешку у коновязи топтались ослы и кони. Шлялся мимо тугих крупов слуга с кожаным ведром, монотонно тянул: Коней по-ить, кому ко-ней поить!"
Из задней двери двое раскачали и вышвырнули пьяного. Тот окунулся брюхом в грязь и заорал. В тон ему колко захохотала нечесаная полуголая девка – по пояс высунулась из слухового окна, ее тут же потянули назад, затрещала холщовая юбка, да голые дряблые руки побарахтались и обвисли.
Потолок общего зала «Аверны» низок, тяжелые балки в копоти, бочки и столы липки от пролитого, под ногами хрустела скорлупа, скользко кисла овощная гниль. От черно-алой топки очага несло горелым курдючным жиром, паленой шерстью и варевом с требухой из котла-казана.
Полно народу, скамьи тесно сдвинуты, как зубы. Чадили на столах масляные светильники в черепках.
Один мерился силой, пригибая к огню руку противника, другой метал залитые свинцом кости из стакана, третий валил на спину гулящую, кусал за грудь. Мотался по узкому проходу безногий калека, ловко орудуя двумя плашками-ходунками, держал в зубах шапку – кто кидал ему обглодки и корки, а кто смачно харкал или пускал возгрю из ноздри.
Калека ковылял мимо, ненавидел.
Под глухими балками, в хлевном пару, чаду и смраде звучали все языки Леванта, в «Аверне» гуляли двунадесять народов– моряки, рыбаки, жулики, прогоревшие купчики, мужеподобные шалавы с цветными кружками на рукавах - знаками их позорного ремесла, паучье старичье, серьезное ворье и женоподобные бритые твари в куртчонках на одно плечико.
Хозяин, немой и глухой ко всему, как из камня вырезанный, в кожаном засаленном колпаке с «ушами» пластал невесомыми ударами острого ножа копченую полутушу валуха на крюке. Еще необлапанные подавалки подхватывали порции мяса, несли на столы, лилось через край из мехов и кувшинов темное плохое пойло с пеной.
Над жерлом очага в промытом от копоти участке стены виднелась латинская надпись:
«Facilis descensus Averni»* - ее намалевал года полтора назад за стакан мастики безвестный школяр, с тех пор заведение и стало называться среди грамотных «Аверной», а у простодыров – «У Левона» по имени хозяина – армянина.
Рвань, пьянь и срань портовая орала красными ртами нестройную срамную песню, жаркие туши раскачивали в такт скамьи, сталкивалось с переплеском глухое олово кружек. Слепцы у огня терзали колесные лиры*, мальчик постукивал в барабанчик-дарбуку, зажав его между ног. Две дебелые бабы плясали, сцепившись локтями, задом друг к другу, как на шабаше. Плясуньи били босыми пятками в пол, трудно, зло, будто работали на току. Взметывались до ляжек задранные юбки. Зуд и стукота назойливой музыки до озноба. Чад ел глаза.
Монах замер в нерешительности у дверей. Спросил, ему не ответили. В "Аверне" умели молчать. Но тут фра Джованни дернул за подол рясы снизу горбатый тучный карлик с петушиными перьями на заду кожаных штанов.
Карлик замычал, потянул за собой монаха отчаянно, будто только его и ждал. Провел мимо уставленных столов и ревущих гуляк, мимо пляшущих огней и музыкантов.
И толкнул ветхую, на одной петле дверь, отгораживающую общий зал от укромного закута. Помещение не больше лошадиного стойла.
На досках столешницы стояли два надколотых майоликовых кувшина, горели вразнобой три масляных светильника, по стенам ходили крест накрест длинные тени, в глубокой глиняной мисе дымилось жирное хлебово из требухи.
Луиджи Порки уже ждал кордельера, явно пришел загодя, и уже изрядно потерял себя.
Фра Джованни в эту ночь был явлен третий лик этого человека – мало того, что недотепы горлопана и слабака, так и полностью разрушенного крепленым вином и чревоугодием грешника.
Даже оружие он снял и бросил как попало на пол.
«Генуэзец» то и дело подливал себе из левого кувшина, уже не соображая с виду, что стакан и так полон. Сегодня он отнюдь не блистал щегольством, расшнурованная черная накидка – фарсетта косо висела на спинке скамьи, он едва сидел в одних штанах и неряшливо выбившейся грязной рубахе, с пятнами пота под мышками, неловко развалясь, так, что округло выпирал живот, ловил сальными пальцами в мисе куски тушеного легкого в соусе, темные волосы обрамляли красное скотское лицо. Увидев фра Джованни он привстал было – но тут же плюхнулся на задницу, будто мясо перевесило, и махнул рукой.
- Д-добрый брат! – приветственно забелял «Луиджи Порки» - Садись, будешь гостем. Я все грамоты принес, как условились... Но тсс! – он со второго раза приложил палец к губам. – Б-брысь отсюда, пузырь!
Карлик-проводник подмигнул, кивнул, ловко кувыркнулся за порог, через горбатую спину и грохнул дверью за спиной монаха. Рванулось с трех фитилей пламя.
Полуночники остались с глазу на глаз.
- Скоро конец света. - трезво, как умеют очень пьяные люди, произнес ди Пацци - Пей, монах.
Его ладонь со въевшимися в мякоть фаланг перстнями хлопнула по бумагам на залитом жиром, вином и ламповым маслом столе.

Открыть

* Facilis descensus Averni - Легок путь через Аверн * Колесная лира

 Отправлено: 01.07.11 17:18. Заголовок: Простецкое лицо посл..

Простецкое лицо посланника от мессера Франческо доверия у графини не вызвало – такие вот простаки с виду и оказываются самыми отъявленными плутами. Но письмо она взяла, сорвала печать и тут же, не выпроваживая курчавого паренька, пробежала глазами строчки фривольного послания. Переписка с ватиканскими куриалами, которые ни слова не говорили прямо, все играли иносказаниями, плели паутины словес, отыскать в коих смысл можно было лишь умеючи, научила женщину видеть важное за непосредственным содержанием текста.
«Каков плут», - не без восхищения, прошептала она, прочтя сведения о продавце зеркала, собранные автором письма, - и когда успел?». Легкой досадой осело недовольство собой за панику, за слабость, за доверие. Вот как надо было делать, а не предаваться отчаянию и унынию. Но что ж, благодарение Богу, если не за благодеяния, так за уроки, какими бы горькими они ни были. Слуга был послан на кухню – ждать ответа, коротая время за остатками ужина и кружкой местного терпкого вина, а графиня, не мешкая села за ответ.
Слова, как назло, не приходили. Любовные послания Лукреция не писала давно, а те что и выходили из под ее пера, остались в далеком прошлом в Риме. Впору было писать по указке Франческо о том, что ей не о чем писать. Графиня лишь посмеялась этой мысли, и, вспомнив лукавые глаза ди Пацци, обмакнула кончик пера в чернильницу, и вывела первые строки письма, которое любой мог бы счесть ответом неверной женщины своему неосторожному воздыхателю.

«Мой добрый друг, - писала графиня, мягко улыбаясь своим мыслям и впервые после томительных дней, тянувшихся между визитами салернского пройдохи в рясе, не выглядела уставшей или опустошенной, - хотела бы я написать тебе, что счастлива и весела, но ты же меня хорошо знаешь. Пока не смогу я улыбаться своему отражению в том самом зеркале, уста мои будут сомкнуты в печали. Что же до торговца, который ломит цену, не сомневайся в том, что потраченное я тебе возвращу, и рада буду приветствовать тебя в своем доме.
Как ты и просил, перепишу для тебя сонет из «Канцоньере», но, поскольку мысли мои далеки сейчас от поэзии, желание мое таково, чтобы вчитался ты внимательно в строфы, и крепко задумался над тем, что ждет всех нас в будущем.
Пустился в путь седой как лунь старик
Из отчих мест, где годы пролетели;
Родные удержать его хотели,
Но он не знал сомнений в этот миг.

К таким дорогам дальним не привык,
С трудом влачится он к заветной цели,
Превозмогая немощь в древнем теле:
Устать устал, но духом не поник.

И вот он созерцает образ в Риме
Того, пред кем предстать на небесах
Мечтает, обретя успокоенье.

Так я, не сравнивая вас с другими,
Насколько это можно - в их чертах
Найти стараюсь ваше отраженье.

Ты верно ждал, что я выберу иной сонет, но время для строф о любви еще не настало, а все что желаю сказать тебе, скажу лично при встрече, а не посредством стихов Петрарки, сколь бы хороши они ни были.
Да хранит тебя Бог, любезный мой Франческо!
Остаюсь всегда твоя.
Л.»

Когда чернила высохли, а края свернутого трубочкой листа спаял красный сургуч с гербовым оттиском, графиня послала сонную горничную за слугой ди Пацци. Письмо тому было передано вместе с парой монет – за усердие и расторопность, и являя собой образчик этих качеств, Джуфа нырнул в дверь, спеша покончить с поручением.

 Отправлено: 01.07.11 18:23. Заголовок: Когда неведомо отку..

Когда неведомо откуда взявшийся карлик, дернул за рясу, монах вздрогнул – проглядел коротышку. Но раз тот настойчиво звал следовать за собой, францисканецу ничего не оставалось, как последовать за ним, надеясь, что тот послан незадачливым простаком Порки, доверчивость которого не должна была остаться без воздаяния. Музыка неприятно резала слух, чад, которым тянуло со стороны очага – ел глаза, которые тут же начали слезиться – не привык кордильер к таким местам, не знал ни правил, ни выгоды знакомства с завсегдатаями таких вот кабаков, а потому только дивился, с какой стати пристойный по виду купеческий сын выбрал для встречи это заведение. Но дивился недолго – ровно до того момента, как хлопнула глухо дверь за его спиной, отрезая начисто гомон зала – словно и не было ничего за стеной. А коли здесь не слышно, что творится по ту сторону двери, так и за ней никто не разберет, о чем шепчутся те, кому надо остаться наедине.
Он, было, благостно улыбнулся знакомцу, но оценив состояние генуэзца, только хмыкнул – дурья башка, тот успел, судя по всему, изрядно набраться. Ладно бы письма не забыл и не потерял, а то с такого станется. Но слова Луиджи развеяли опасения монаха. Принес.
- Нелегкий у тебя выдался день, сын мой, - кивнул на приветствие монах, устраиваясь на темной скамье, провел пальцем по краю стола – не засален ли тот, но ощутив скобленое недавно дерево, успокоился.
- И я принес кое-что из того, что мной собрано, - произнес он, не сочтя нужным уточнять, что письмо, написанное рукой графини, было единственным – пусть простак думает, что бумага взята лишь для сличения подписей. А судя по виду самого мессера Луиджи, думать тот и вовсе не был способен ни о чем ином, кроме хмельного пойла в своей кружке.
Тем проще. Наутро и не вспомнит дурень, что и как было.
Пьяное пророчество о конце света оставило фра Джованни равнодушным, он лишь скорбно поджал губы и осенил себя крестным знамением.
- Один Господь ведает, когда истекут дни, отмерянные роду человеческому, когда будут сняты печати с книги, что держит Агнец в своей деснице, и горы двинуться с места, а небо сврнется подобно свитку. Ты же сын мой. Облегчи душу свою, сними с нее тяжесть бремени и помни, что только чистые духом войдут в Царствие Небесное и ничего не бойся.
Сыпались слова мягким речитативом, бездушно и привычно. А глаза монаха плутали по одежде собеседника, гадая, куда запрятал тот бумаги.
- Покажи же теперь, что принес, - голос монаха сделался приторно ласков, а сам он даже привстал в нетерпении. Глянул искоса на дверь – плотно ли та притворена и облизнул губы. Только что руку вперед не вытянул, чтобы схватить пьяного за одежду, да встряхнуть, дабы тот протрезвел немного.

 Отправлено: 02.07.11 02:57. Заголовок: - Темно. - пьяный мо..

- Темно. - пьяный мотнул головой, сальная длинная прядь затрещала в пламени жировой лампы, он неловко сбил огонь, завоняло паленым волосом. - Темно! - заорал он снова и уставился на лоснящиеся от грязи ладони, тщательно отер их о штаны на ляжках.
- Корчемник! Мразь! Желаю огня!
Но дверь оставалась плотно прикрытой, никто не пришел на его зов - только хмельной регот и клекот бражников, вперемешку с зудящей музычкой, звучавшей, неотвязно, как чума, по кругу, по кругу, по кругу, ускоряясь, в ритме saltarella, еле проникал в закут.
Луиджи Порки привстал над столом, согнулся, будто собрался блевать, но продышался, вразнобой болтались выпавшие из квадратного ворота рубахи серебряные образки на потемневшей от пота цепочке. Он взглянул на монаха прямо и пусто.
- Все грамоты со мной, не сомневайся, fratello. Вот ее змеиные выползки. Будь проклята Лукреция. И сердце ее гнилое и выскобленная матка и становая жила.
С треском коптили фитили трех кабацких светилен, живой огонь дрожал жадно и оранжево, подсвечивая лица ночных заговорщиков снизу вверх - уродуя впадины глазниц, ноздри, скулы, так дети играют в "мертвецов", поднося свечи к подбородку в темноте.
Генуэзец рывком подвинул через стол запечатанные письма, походя, смахнул локтем мису с остывшим варевом на пол.
Он по медвежьи неуклюже, шатаясь и гулко отрыгивая, потащился вдоль стола, потянул руки к гульфику, дернул завязки – и монах понял, куда несет пьяного – к единственному окну-глазку укромного закута. Без стыда расхристанный Луиджи Порки пристроился у оконца, точно за спиной монаха, встряхнул руками под волглой рубахой, наладился отлить на улицу бурно, как бык.
Отверстие было мало – не хватит просунуть голову.
Фра Джованни отвернулся, дернул бровью, пробормотал:
- Непотребно... – но подметные бумаги ему были любопытны куда больше, чем выходки случайного ночного дружки.
Он чуть не обнюхивал печати, подвинул ближе светильню, развернул свое письмо, чтобы сличить буквы.
- Мой добрый друг... сонет из «Канцоньере»... что ждет всех нас в будущем... – сбивчиво проговаривал написанное фра Джованни, браня про себя дурной свет, тяжкую вонь пролитого вина, топленого жира и мокрого земляного пола –
И вот он созерцает образ в Риме... Того, пред кем предстать на небесах ... Мечтает, обретя успокоенье. Что за...?
Франческо ди Пацци с разворота накинул на шею монаха удавку, снизу вверх под челюсть.
Стригущий жест рук – слева направо – будто натянул тетиву.
Концы с концами.
Басовая струна лютни, обтянутая тонкой кожей катрана передавила яремную вену.
Убийца пинком вышиб скамью из-под монаха, поймал, принял на грудь тело, бьющееся в петле, вздернул за шею, спиной к себе, ласково, но резко, как опытный любовник или глупая повитуха.
Письмо Лукреции и строфы Петрарки разорваны посиневшими ногтями в агонии поперек надвое.
Пальцы фра Джованни бессильно заскребли по перетянутому кадыку.
Катался на краю стола пустой стакан. Раз, другой, упал.
Гологрудые бабы в зале ладно колотили пятками в пол под круглый гулкий барабан.
Гуляки мерно гаркали в такт, били кулаками в ладони. Давай, давай! Хей, хей, а-о!
Ярко горел огонь. Кромсал красное мясо пластами глухой и слепой ко всему хозяин Левон.
- Pater noster, qui es in caelis,
sanctificetur nomen tuum,
adveniat regnum tuum,
fiat voluntas tua,
sicut in caelo, et in terra.*- размеренно про себя повторял Франческо, он не молился, просто считал время, передернув, ловко перевел удавку на трахею.

- А я буду верен любимой моей, если не бросит меня!– заорал он не в лад кабацкую припевку, заглушая гортанный хрип фра Джованни. Ди Пацци, не торопясь, дочитал paternoster.

-...sed libera nos a malo... Amen.

Молитва оборвалась, мягкое тело осело под ноги.
Почти чисто.
Ди Пацци присел на корточки, перевернул фра Джованни на спину, на растянутых губах мертвеца лопнул пузырек белесой пены, оскал, как у кошки под колесом.
Под челюстью тихо. Жилка молчала. На вспухшей шее – наливалась темная полоса.
Франческо улыбнулся и похлопал монаха по щеке. Вставая, обеими руками резко дернул голову трупа вверх и с вывертом к левому плечу.
Мокро хрустнуло.
Ди Пацци накинул через голову черную фарсетту, туго опоясался на выдохе, поправил меч и дагу. Отошел к бадье у двери, окунул троекратно лицо в дождевую холодную воду. Отряхнулся, как пес. Собрал письма со стола, сложил и тиснул в поясную сумку.
Вздернул мертвеца на ноги, как бескостного паяца. Дерюжный капюшон монаха в помощь – им было удобно закрыть сизое отечное лицо.
Одну руку трупа Франческо закинул на плечо, крепко охватил за пояс и, толкнув всем телом дверь, выволок в зал.
Аверна ревела.
Девок убрали, но барабан бил, не умолкая.
- Перепился святоша! – крикнули, свистнули в два пальца будто отовсюду.
- Pater noster! – весело откликнулся Франческо, дернул тело, как куклу.
- Да он еще и обделался! – проводили в дверях.
Ноги монаха мотнулись, запутались в обмаранном подоле, он качнул головой в капюшоне, будто ожил, вытек из легких последний хрип, который приняли за отрыжку.
Обоих проглотила темнота за порогом Аверны.
Рыжий конь не боялся мертвеца, ди Пацци перевалил тело через луку, сел сам, поудобнее поддернул монаха, так что тот уткнулся носом в шею лошади.
Перебрал поводья, ударил пятками коротких сапог в медные круглые конские бока.
Живой и мертвый верхом канули в портовых переулках Галаты в сторону боен.
У черных причалов на черных сваях закопченные черные фонари чертили золотые отсветы в черном, как нефть, прибое.
Гасли один за другим.

Открыть

* -сальтарелла старинный танец, популярный во времена Кватроченто saltarella ритм, существует много вариантов, это один из них * Pater noster qui in celis es, - Отче наш

 Отправлено: 03.07.11 20:46. Заголовок: *** 7 февраля. Дом г..

***
7 февраля. Дом графини ди Барди.


В воскресение, о третьем часе, как и было условлено в письме, ди Пацци остановился у дверей студиоло. Ждал, когда слуга-доместик доложит о визите.
В руках Франческо держал квадратный ларец, покрытый тонкой резьбой, с выпуклой четырехгранной крышкой. Ларец был украшен тонко, как дарохранительница, сложный орнамент - грифоны, виноградные гроздья, амуры-вакханты, райские птицы и символы Страстей Христовых - гвозди, молот и терн - сплетены были в кощунственный свальный узор.
Древесина ларца отдавала сильный аромат сандала. Сам ди Пацци был наряжен безупречно, складка к складке, застежка к застежке, отмыт и выбрит до скрипа. Только темные глаза - торфяная стоячая вода, неприятно отблескивали под тяжелыми веками.
Полдня в субботу он отсыпался, после писал письма, съездил на пару встреч, получил кое-какие сведения и передачи с пизанской торговой каракки "Святой Власий", капитан судна был знаком ему еще по Римини, прощелыга редкий, но исполнитель и гонец отменный.
Франческо в тот же день выяснил, где остановился фра Джованни, поговорил со служкой из монастырского дома для паломников - "оберго", тот ничуть не удивлялся, тому, что постоялец не вернулся, человеком он был угрюмым, даже с братьями по ордену не свойствовал, да и слухи о нем ходили разноречивые, ясно было, что в "оберго" никто не вспомнит о салернце и на поиски не бросится. Разве что не поставят за ужином лишнюю миску на общий стол.
- Тяжкая участь - одиночество. - думал ди Пацци, возвращаясь домой по улочкам Галаты - Нас, неприкаянных скитальцев, помнят, только пока мы досаждаем ближним. Вот так - помрешь на чужбине и не завоет по тебе ни собака, ни женщина. - лицемерие этих раздумий его чрезвычайно развеселило.

Франческо прекрасно знал, что лучшая и бОльшая часть покойного фра Джованни еще послужит ближним, и моряки в дальних плаваниях, не раз помянут его добрым словом за обедом: "Эх, навариста нынче похлебка, подлей еще черпак!"
Мясник с галатских боен, тот самый, что тайком продавал на суда солонину из старых кляч и издохших свиней, в ту же ночь, как было условлено, избавился от тела, вместе с двумя подельниками - разделал так быстро и ловко, что за ножами при факельном свете не могли уследить любопытные глаза ди Пацци. Как видно, такое занятие мастерам не было в новинку.
Неузнаваемые мелкие куски монаха поместили по трем разным бочкам, уже почти полным рубленой свинины, готовым к отправке в корабельные трюмы, кровь замыли из ведер.
Франческо вернулся домой с небольшим свертком, бросил поводья взмыленного коня сонному Джуфе, велел вычистить и отстирать свою одежду и повалился спать.

... Ди Пацци поудобнее устроил ларец на согнутом локте и вслушался, за дверью раздалось шарканье старика. Он чуть отступил назад, склонил голову.
Все выглядело так, будто после перепалки и пощечины, пристыженный кавалер заявился к влиятельной вдовушке с подарком.
Замаливать грехи.

 Отправлено: 05.07.11 22:30. Заголовок: Никогда еще ожидание..

Никогда еще ожидание не было столь мучительным для графини ди Барди. Ни в дни, накануне собственной свадьбы, ни долгими послезакатными часами во Влахерне, когда ждала она приглашения от басилевса, и предавалась мыслям о том, уж не позабыл ли Константин о своей возлюбленный за бесконечными своими делами.
Теперь же даже попытки занять себя домашними делами, рукодельем ли были напрасны. Мысли мадонны Лукреции, тут же уносились прочь, и пока женщина перебирала в уме причины неудачи Франческо ди Пацци в задуманном им деле, путались нити, криво ложились стежки, падали иглы на пол, и потому, бросив вышивание, отправлялась она проверить служанок, пусть тем и непривычно было, чтобы хозяйка особенно пристальное внимание уделяла кухонным делам, да мелким расходам.
Но и это все казалось Лукреции суетой бессмысленной и бесполезной, за книгу было бралась, но и ту откладывала со вздохом, не пролистав и дюжины страниц – и в памяти ничего из прочтенного не оседало.

Едва старый слуга сообщил о госте, графиня невольно задержала дыхание, взглянув на дверь и гадая, какие новости принес мессер Франческо сегодня. Слышать о дурном не хотелось, словно можно было избежать невзгод одним только незнанием о них. Но тянуть время теперь, когда тот, кому доверила Лукреция свою судьбу стоял по ту сторону двери, было просто нелепо.
- Зови, - выдохнула женщина, бессознательно-кокетливым жестом, касаясь виска – проверяя, не выбилась ли непокорная прядь из тщательно собранной прически.
Выпрямилась и улыбнулась в сутулую спину слуги, для того лишь, чтобы к моменту, когда тот распахнет дверь и сообщит гостю, что его ждут, на губах играла тень уже угасшей улыбки – то приветливо-любезное выражение, которое читается людьми за искреннюю радость встречи, не омраченную никакими беспокойными мыслями.
- Здравствуйте, друг мой, - поприветствовала она мессера Франческо ничуть не лукавя перед собой в том, что назвала его, человека, которого видела второй раз в жизни, другом, - надеюсь, что Вы пришли с хорошими вестями.
Темные глаза впились в резной ларец, который принес собой гость. Для того, чтобы передать одно-единственное письмо, ларец этот явно был великоват. Не положил же в насмешку и забавы ради флорентиец свернутый трубочкой злополучный листок на бархатную подушку, упрятав под крышку массивной шкатулки, словно драгоценность?
Но в том, что вещица эта принесена Франческо не случайно, и предназначается ей, графиня не сомневалась. Колебалась лишь в том, дать ли волю своему любопытству или скромно промолчать.
- Нет ничего хуже, чем ждать и верить, живя надеждой в умение другого человека разрешить то, что не удалось самой, - призналась она тихо, и глянув на слугу, отослала старого доместика прочь, сказав, что позовет, если будет нужно.
Как только за стариком закрылась дверь, взгляд женщины впился в глаза гостя, словно можно было прочесть в лукавом их прищуре мысли этого человека.
- Ну, не томите же, - не выдержала Лукреция, - рассказывайте!

 Отправлено: 08.07.11 20:24. Заголовок: - Доброго вестника н..

- Доброго вестника на окне не вешают, монна Лукреция, – ди Пацци коротко склонил голову, подвинул скляницы и баночки с опиатами, белилами и притираниями, пяльцы с брошенным рукоделием и плоскую вазу-кратер с сухими розовыми бутонами и засахаренными яблоками на низком столике у окна. Поставил ларец среди милых женских безделиц, размял, вздохнув, затекшую на сгибе руку
Улыбнулся в наклоне. Послушно щелкнул под ловкими пальцами несложный замок, Франческо широко откинул граненую крышку ларца.

- Брат Джованни из Салерно нижайше просит у вас прощения за тягость знакомства с ним и со смирением возвращает то, что ему не принадлежит.

На синей бархатной подстилке, засыпанной сухими листьями базилика, лежала лицом вверх мертвая голова. Веки слиплись от птичьего клея, потеки застыли ресницах и скулах. Место отруба было повязано шелковым рисунчатым платком.
После смерти фра Джованни заметно похорошел. Лицо было выбелено и нарумянено, как у шлюхи, кругляками на щеках. Вымытые волосы чуть курчавились вокруг подправленной бритвой тонзуры, брови вскинуты удивленными дугами и подчернены.
Почти сутки отрубленная голова провисела в сетке на чердаке дома ди Пацци, как битая дичь в пере. Холодный сквозняк и время сделали свое дело - кровь стекла и синева удушья отлила от кожи. Зеленоватое трупное пятно было заметно лишь на скорбном носогубном треугольнике, да и то искусно замазано.

Сильный запах распространился по студиоло – душно и сладко несло сандалом, ладаном, розовым маслом, аптекарскими травами - и совсем чуть-чуть, на грани восприятия, тленом, плеснецой и мясом.
Франческо присел на подоконник боком, прихватил ладонями колено.
Он лениво любовался замысловатой прической любимой женщины Императора, сложно и ласково переплелись темные c отливом локоны с золотыми "шнурами любви".
Сегодня полукруглое окно за спиной Франческо не было завешено дождем, небо над Галатой очистилось, крепкие морские ветра разогнали хмару, потянули вдаль над острыми и плоскими крышами матросскую пляску и переплеск перистых облаков.

- Сонет Петрарки я прочел и сжег, он был прекрасен, а прекрасное не должно заживаться на свете. Это послание вы можете уничтожить собственноручно. Мадонна, - он кивнул на содержимое ларца, – Как только вы съедите яйцо, я позабочусь о скорлупе. Фра Джованни стыдлив. Ни за что не согласится переночевать под одной крышей с женщиной. Он от этого портится.

Ди Пацци уже продумал, как вынести и уничтожить улику, после того, как ди Барди заберет письмо.

Голова слепо пялилась выпуклыми веками в расписные балки потолка. Левое веко слегка провалилось – глазное яблоко подсохло.
Язык был вырезан, полость набита войлоком и зерновым ладаном, чтобы не всасывалась внутрь щека. Ноздри залиты воском. Рот полуоткрыт.
Трупно и тускло поблескивали желтоватые зубы - налет не удалось полностью очистить толченым мелом.
Меж челюстями неплотно было зажато сложенное вчетверо похищенное у Лукреции мнимым монахом письмо, чуть обтертое по краям.
Приглашение и мольба.

 Отправлено: 09.07.11 19:13. Заголовок: Как только приторно-..

Как только приторно-сладкий запах, забивавший характерный трупный душок вырвался из-под открытой крышки, графиня торопливо, не пытаясь сдерживать перед гостем своего любопытства, шагнула ближе, чтобы увидеть содержимое ларца.
И невольно вздрогнула, увидев крашенное, словно у дешевой путаны или вульгарного комедианта, лицо монаха. Холеная, без единой жилки на тыльной стороне кисти, рука взметнулась к губам, словно женщина силилась сдержать приступ дурноты, накативший при виде столь необычного подарка.
Взгляд метнулся на лицо дарителя, потом юркой белкой вернулся к жуткому подарку, словно в насмешку над ситуацией и событиям, приведшим к ней, сжимавшим тонкими губами край сложенного вчетверо листа плотной бумаги.
Плечи графини ритмично тряслись в беззвучном смехе, игравшем озорными бликами в глазах женщины. Слишком уж нелепо выглядело набеленное и нарумяненное лицо покойника, чтобы внушать хоть малую толику страха или брезгливости.
- Вижу, вы успели близко сойтись с нашим добрым фра, мессер, - подхватив серьезный тон гостя, ответила Лукреция, - настолько, что печетесь о его благочестии и скромности, как и подобает заботливому другу. Но коль ваше общество заставляет монахов румянить щеки, страшно подумать, какое влияние вы оказываете на простых людей.
Она провела кончиками пальцев по краю открытого ларца, не решаясь вытащить бумагу изо рта мертвой головы, но понимая, что Франческо ждет этого. То ли для завершения своей шутки, то ли как испытания, задуманного для той, чье положение спас, позволив сохранить и сомнительной значимости статус среди приближенных базилевса и репутацию перед святыми отцами ватиканской курии. И все же, поборов нерешительность, графиня взяла письмо. Аккуратно развернула, чтобы взглянуть на собственноручно написанное несколько месяцев назад послание.
Состояние ее в этот миг можно было сравнить, верно, с тем, что чувствует приговоренный к казни, ожидавший долгие недели встречи с виселицей, получивший вдруг, в последний день пред казнью, уведомление о помиловании.
- Я в долгу перед вами, мессер Франческо, - улыбнулась женщина, разрывая лист.
Сложила половинки и снова порвала с силой и явным удовольствием.
- Даже если вам вздумается заполучить все Канцоньере, можете не сомневаться, что по первому желанию вашему, я возьмусь за перо, даже зная о том, какую участь вы отвели творениям гения Петрарки. Если же однажды вам понадобится моя услуга, - звук вновь разрываемой бумаги заполнил короткую, не дольше выдоха, паузу, - можете смело полагаться на меня.
В словах ди Барди не было и тени лукавства, или надежды, что это предложение Франческо с благородным великодушием позабудет. Так выбрасывают из памяти тех, кто мелькнул на обочине жизни, был удостоен мимолетного жеста помощи и позабыт тут же, оставленный идти своей дорогой.
Голова фра Джованни была одарена последним взглядом. Губы Лукреции на миг сложились в презрительную и чуть брезгливую усмешку, и она, держа клочки письма в левой руке, правой опустила крышку ларца. Расспрашивать о том, как ди Пацци сумел устроить ей эту последнюю «встреч у» с монахом ди Барди сочла неуместным. Любопытная, как все дочери Евы, италийка надеялась лишь, что, быть может, однажды, Франческо сам расскажет ей детали этой интриги, но понимала почти наверняка, что этого не будет.
Есть вещи, о которых лучше молчать.

 Отправлено: 12.07.11 16:26. Заголовок: - Помилуйте! Какие ..

- Помилуйте! Какие между нами могут быть счеты, мадонна, - когда ди Пацци врал, то искренне округлял глаза и касался ладонью области сердца, чтобы оно не ровен час, не разорвалось от истовой откровенности - Я был бы последним низким мерзавцем, если бы требовал платы за сущую безделицу, тем более с такой прекрасной и мудрой... более скажу: понятливой женщины. Предадим дело забвению и посмеемся.

Франческо любовно огладил крышку ларца, и, между прочим, проговорил:
- Ну, разве что иногда, дружества и шутки ради, передадите пару сплетен, их ведь немало при ромейском дворе, укажете какого верного и покладистого человечка в канцелярии, походя, подбросите ненужную бумажонку или слепок с ключа, да мало ли, какие мелочи могут быть полезны нам обоим. Мы вместе оказались в одной упряжке на чужбине, отчего бы не облегчить взаимно тягость ярма.
Вожжи нашего возницы-рыбаря слишком длинны, у него ловчее получается ловить человеков, чем следить за нами, бедными рабочими лошадками Cancellaria Apostolica*.
Болтая скользкий вздор, ди Пацци подумал, а не напроситься ли на поцелуй, глядя на Лукрецию куда как нагло, особенно на теплую ложбинку меж грудями, приподнятыми лифом платья-гамурры.
Он отвел глаза, подавил усмешку. Не здесь и не сейчас.
- Дела торопят меня, мадонна, но в любое время дня и ночи я буду рад вашему посланцу или письму в доме Химеры. Мои двери для вас не имеют замка.
И еще, – он помолчал, поймал взгляд Лукреции и удержал, сказал просто:
- В ежемесячном отчете я об обстоятельствах нашего знакомства умолчу. Все что сказано между нами останется sub rosa.*

Франческо забрал ларец, поклонился на пороге и, придерживая меч за рукоять, вышел за дверь, напустил на себя вид придурковатый и мечтательный, даже рот приоткрыл, тяжко дыша, очевидно, в его представлении слова «влюбленный» и греческое «idiotes» звучали равноценно.*
Прислужник возился у парадного ларя, начищал песком медные фигурные накладки.
- Отвергла подарок... Я старался, выбирал, триста пятьдесят чистоганом ювелиру выложил... Без торга. Гранаты она не любит. Афганское серебро не по вкусу... Серьги тяжелы, фероньера не к лицу.. – Франческо обвел потолок мутным взглядом с поволокой, сник, было, но расправил плечи – Но она обещала подумать. Так и сказала: «может быть»! Божественное «может быть»!
Старик шумно засопел, пожал плечами, мол, много тут вас, налетели кавалеры, что мухи на патоку, заварили собачьи свадьбы.
Ди Пацци порылся в кошеле на поясе, наощупь вытащил мелкую монету (серебро как назло просочилось сквозь пальцы) и через плечо швырнул старику:
- Помолись за любовь мою, огарок человека! Я счастлив сегодня!
С ловкостью, возрасту несвойственной, доместик поймал подачку – оп, вот она была и нету, и, моргая, проследил, как гость, прыгая через две ступеньки, спустился с лестницы.
- О, жестокая девица! Нравом львица, телом лань! – эхом прокатился на прощание его голос в каменном дворе.
- Шляются и шляются, виршеплеты, суету делают... Вздумал купчик за нашей красотой ухлестывать. До гроша цену дара запомнил... И не такие хлыщи пыльные нам башмачки целовали. Сплошное беспокойствие... – старик остервенело драил медь, так что завитушки орнамента горели, как новые.

* * *


... Прошел месяц, март катился к концу, как горящее колесо под гору, теплые ветра ударили с моря, оперились ветви деревьев, соленые веселые ливни быстро высекли черепичные крыши и рынки Галаты. Пирамидальные тополя, роняли клейкие почки, и вторили им трепетом вечные черные кипарисы на кладбищах.
Весна спешила, как перед концом. На рынках говорили что в эту пору рождается удивительно много сыновей, крестят и крестят мальчиков.*
В патио дома Химеры расцвел миндаль и гранат, бились алым и розовым на ветру ветви.
Франческо ди Пацци оперся затылком на перила широкого балкона-террасы, свесил вниз волосы. Щурился в небо пусто и светло. Он сидел в одной рубахе, раскинув руки по перилам широко, дышал, улыбался. Правая рука лениво скользнула в ларец с узором Страстей Христовых на столике рядом, до краев полный липких вязких местных лакомств, да так и осталась.
За спиной привычно и глухо звучал вечерний город. Хлопки ставен, говор, деревянные подошвы, копыта, колокол. Ди Пацци крупно вздрогнул, глубоко вдохнул и на мгновение обмяк.
Растрепанная девушка в белой до пят нижней рубахе сердито поднялась с колен, опираясь ладонями о его расставленные бедра.
Вытерла губы. Хрипло попросила вина.
- Там возьми, - Франческо неопределенно махнул рукой в комнату.
Через малое время она вернулась с кружкой на балкон, набросила на плечи верхнее платье, присела на корточки рядом, пила вдумчиво, незаметно прополаскивая зубы.
- Заплети косу. - приказал Ди Пацци, заметно оживившись.
Девушка хмыкнула, но взялась разделять на трое и сплетать темные пряди.
- Встань вон там, обними горшок и склони голову.
- Зачем?
- Я так сказал.

Девица неуклюже облапила объемный полукруглый цветочный горшок с двумя "ушками", один из двух, что украшали перила по краям балкона.
В нем на жирной обильно политой земле уже выбросил первые багрово-зеленые душные побеги базилик. В те поры многие растили свежие приправы у себя дома.
Ди Пацци встал, отираясь рубахой, прошелся, без стыда оглядывая девушку и горшок.
- Можешь сорвать пару, моя козочка. Это освежает.
Девушка, усмехаясь, прихватила молодыми зубами пряную зелень. К нижней губе прилип листок. Она сцепила руки крепче, припала к горшку грудью, как к любовнику.
Теплая кожа, теплая глина, теплая земля в цветочном горшке и холодное медленно тлеющее содержимое, о котором не знал никто. Скоро не будет у головы в цветочном горшке ни глаз, ни губ, ни ушей, ни кожи, останется остов, зубы, да волосы.
- До утра тебя зовут Изабетта. *- сказал ди Пацци, рывком стиснул ее сзади, и засмеялся.


Эпизод завершен

Открыть

sub rosa - cимвол молчания. Cancellaria Apostolica - один из главнейших и древнейших институтов Римской Курии и Святого Престола. Истоки Апостолической Канцелярии Истоки этого самого древнего института Римской Курии восходят к IV веку. idiotes - приблизительно переводится как человек в совершенно закрытом состоянии, без знаний, таким образом (расширяя это первое значение), невежественный человек. рождение многих сыновей - примета близкой войны, известная с давних времен по всей Европе. Салернский базилик - история Изабетты.